Подземный художник

Ну и что? Ничего. Ладно бы еще за дело, а то просто перепутали в подземном гараже с каким-то кидалой, съездили по голове бейсбольной битой – и вот вам пожалуйста: перелом основания черепа, паралич, потеря памяти и слюнявое недоумение на всю оставшуюся жизнь. Чайниковую империю, ясное дело, тут же растащили друзья-соратники. Обобрали до нитки. Ничего у Гладышева не осталось – одна мисс Удмуртия. Декабристка: возит мужа в коляске, кормит с ложечки и сопли утирает. А вот интересно: если бы, не дай господи, с ним такое случилось – Тонька возила бы в коляске? Наверное, все-таки возила бы! А Светка – нет, Светка до ближайшей помойки…

«Может, это Фетюгин нанял бритого в “жигуленке”? Чтобы не отдавать…» – невпопад подумал Свирельников и даже вспотел от этой простой мысли.

Но тогда почему вернул деньги? Или, как Гладышева, с кем-то перепутали? Нет, без специалиста не разберешься!

Михаил Дмитриевич набрал номер.

– Алло! – после первого же гудка отозвался Алипанов.

Впрочем, он говорил не «алло», а какое-то насмешливое «аллю». И даже не «аллю», а скорее «аллёу!».

Голос у него был низкий, неторопливый, с южным оттенком и мягким «г». С «г-фрикативным», как сказала бы Тонька.

– Это я. Все в порядке! – доложил Свирельников. – Отдал. За ним еще десятка осталась. Обещал на следующей неделе.

– Ну вот, а ты боялся!

– Готов соответствовать.

– Давай завтра. В обед.

– А если сегодня? Есть проблемы.

– Что такое?

– Сам не пойму…

– С Фетюгиным?

– Нет, со мной.

– Серьезные проблемы-то?

– Если мне с похмелья не мерещится, то – серьезные.

– Та-ак, – задумался Алипанов. – В десять где будешь?

– В поликлинике.

– Заболел?

– Профилактика.

– Все болезни от профилактики. Где поликлиника?

– Большой Златоустинский переулок.

– Что-то знакомое…

– Это как от Маросейки идти к Мясницкой. Слева по ходу будет арка…

– Погоди! Златоустинский… Как он раньше-то назывался?

– Большой Комсомольский.

– Так бы сразу и сказал: иду по Большому Комсомольскому от Богдана Хмельницкого к улице Кирова… Слева арка. Дальше?

– Проходишь через арку и видишь дом с колоннами. Это поликлиника. Я тебя у клумбы, на лавочке буду ждать.

– Договорились. А что, Фетюгин здорово вибрировал?

– Здорово.

– Это хорошо!

8

Михаил Дмитриевич познакомился с Алипановым, когда тот еще служил на Петровке и примчался с бригадой расследовать обстоятельства жуткого взрыва, погубившего Валентина Петровича, мужа покойной Тониной тетки Милды Эвалдовны. Погибший был без преувеличения «святым человеком», чутким, как писали в советских характеристиках, отзывчивым и до оторопи морально устойчивым. Работал он в отделе культуры ЦК партии, собирал сувенирных зайчиков, а по выходным, выехав на казенную природу, читал по-английски детективы. Когда в 91-м его буквально пинками вышибли из кабинета на Старой площади, а заодно и со служебной дачи, у него, вдового и бездетного, не осталось ничего, кроме квартиры в хорошем доме на Плющихе и любимой коллекции.

Милда Эвалдовна умерла незадолго до Перестройки. Ее положили в кардиологическое отделение «кремлевки» на обследование и занесли жуткую инфекцию – синегнойную палочку. Потом выяснилось: медсестра мухлевала с одноразовыми шприцами – кипятила использованные, что строго запрещалось, и пускала их повторно в дело, а сэкономленные продавала. Тогда в стране трудно было со шприцами, это теперь они во всех скверах под ногами хрустят. Вскоре ее на этом безобразии поймали, и вышел тихий, но страшный скандал, стоивший кое-кому должностей. А Валентин Петрович доверительно сказал Свирельникову за рюмкой коньяку: «Если, Миш, такое творится в “кремлевке”, то дела в государстве совсем плохие!» Как в воду глядел…

Когда хоронили Милду, на Новокунцевское кладбище пришло много старых большевиков, потому что не каждый день провожают в последний путь дочь легендарного Красного Эвалда. Конечно, про знаменитого латыша Михаил Дмитриевич кое-что знал из рассказов Тони и тещи, но во время похорон и особенно на поминках услышал много нового. Начинал свою сознательную жизнь Эвалд Оттович ничтожным батраком на хуторе, затем, в германскую, стал латышским стрелком, сражался на Гражданской войне, командовал полком, дорос до первого секретаря Уральского обкома ВКП(б), потом был переведен в Москву с повышением и уничтожен за то, что посмел возразить Сталину на одном очень важном пленуме. Точнее, сначала Красный Эвалд заспорил с Иосифом Ужасным, а только потом был повышен и расстрелян. В общем, хотел этот честный, благородный латыш остановить надвигавшийся Большой Террор, но в результате сам одним из первых угодил в кровавые жернова. Жена его, Софья Генриховна, жгучая витебская красавица, пропала в лагерях, а дочерей отправили в специальный детский дом. Потом, в Оттепель, они вернулись в Москву и поступили учиться: старшая, Полина, – в университет, а младшая, Милда, – в театральное училище.