Подземный левиафан

Гил появился на свет с точно такими же, как у его отца, полосками-рудиментами жабр на шее с обеих сторон. По странному совпадению, между указательными и средними пальцами его рук имелось нечто, напоминающее кожистые перепонки. Сразу после рождения врачи предлагали оперировать ребенка, но Бэзил Пич наотрез отказался от операции, вероятно считая эти отметины наследственной чертой своей семьи. Устранить их означало признать их ненормальность, на что Бэзил Пич пойти, конечно же, не мог. В свою очередь Джим не слишком задумывался о странностях Гила — до тех пор пока не познакомился с Оскаром Палчеком. До этой встречи Джим твердо полагал, что на свете множество людей с точно такими же, как у Гила, «украшениями». Оскар, однако, немедленно усмотрел в имени и отметинах Гила смешное — жабры. С тех пор его шутки и издевательства не прекращались — похоже, он мог продолжать их годами. Гил же был выше насмешек — или по крайней мере так казалось.

Гил не стал опровергать теорию Джима о бездонных прудах. Раскинув мозгами, Джим предположил, что, заметив в один прекрасный день у себя на лбу единственный глаз, Гил начнет относиться более терпимо и к идее циклопов. Сейчас же, взяв ведро, Гил лежал на сухом куске скалы на краю прудка, уставившись в воду как зачарованный — высматривая, быть может, левиафана.

Со стороны дяди Эдварда донесся громкий удивленный возглас. Перескакивая с камня на камень, Джим подбежал и упал на колени подле прудка, в глубине которого дядя Эдвард что-то нашаривал рукой. Ожидая увидеть какое-нибудь сокровище — жемчужину, старинную испанскую монету или на худой конец морскую раковину, Джим смотрел в воду во все глаза. Разглядеть ему, однако, ничего не удавалось — поверхность воды колыхалась от ветра, поднимающегося прилива и резких движений дядиной руки. Внезапно, набрав в грудь воздуха, дядя Эдвард по плечи погрузился в холодную воду и быстро выпрямился, добыв из прудка нечто, поначалу показавшееся Джиму куском белого коралла или высохшей лапой пеликана. Через несколько секунд он убедился, что это ни то ни другое. Это были выбеленные временем кости маленькой и узкой человеческой руки.

Находка, странная и таинственная для Джима, показалась не менее таинственной и дяде Эдварду, который, не обращая внимания на начинающийся прилив, некоторое время топтался на камнях, бормоча себе под нос что-то о батисферах. Прилив оказался таким же мощным, как и предшествующий ему отлив — все трое вскарабкались на утес и вернулись к машине уже мокрые по пояс. По дороге Джим не заметил ни одного циклопа.

На обратном пути Гил Пич, все еще в плену колышущихся глубин приливных прудов, обратил странно мало внимания на найденную руку. Когда «Гудзон» наконец выбрался на Береговое шоссе и зелень океана скрылась на западе за холмами, Джим вдруг пожалел, что у него нет под рукой какого-нибудь смотрового стекла — сродни ведру со стеклянным дном, «оку Момуса», — чтобы приставить его к голове Гила и узнать, что в ней творится. Он совсем не удивился бы, обнаружив там только медленно и плавно раскачивающуюся морскую траву и водоросли, а также стайки любопытных рыбешек и скопления моллюсков.

Совсем незадолго до этого Гил Пич увлекся книгами Эдгара Райса Берроуза. Эдвард Сент-Ивс собирал книги, преимущественно приключенческого жанра и научную фантастику, и чем более старым и безвкусным оказывался роман, чем крикливее были название и обложка, тем с большей охотой присоединял он его к своей коллекции. Тот факт, что сюжет или картинка на обложке могли не иметь никакого — хоть малейшего — привкуса достоверности, дядю совершенно не беспокоил. Подводные чудовища, сигарообразные стремительные ракеты, летающие тарелки классического абриса — вот что влекло его. Что-то в их облике взывало к той части его существа, которая ценила и уважала старый «Гудзон Осу». Кроме всего прочего, дядя Эдвард был одержим страстью накопительства, обладания большим количеством вещей. Он почти не читал своих книг, так как их содержание зачастую значительно уступало захватывающим иллюстрациям. Примерно раз в месяц, после удачного улова в «Книжном развале», дядя Эдвард устраивал смотр своей коллекции: вытаскивал романы Берроуза в бумажных обложках, раскладывал похождения Тарзана с одной стороны, марсианские приключения с другой, хроники Пеллюсидара где-нибудь еще. Обложки книг Роя Кренкеля, с их импрессионистскими пятнами и зигзагами, далекими шпилями полуразрушенных городов и тенями под мрачным пурпурным небом, он ценил особенно высоко.

— Взгляни-ка на эту машину, Джим, — говаривал дядя Эдвард, указывая на загадочный парящий аппарат, которым управлял Повелитель Марса. Кроме того, обложку украшали блестящий пурпурный шарообразный комплекс, несколько роботов и многочисленные перекрестия серебристых проводов. Повелитель Марса заносил над лежащей навзничь девушкой в оранжевом некий зловещий предмет, напоминающий шприц.

— Для чего эта конструкция ему понадобилась, как ты думаешь? — спрашивал дядя Эдвард.

— Может быть, для работы в саду? — отвечал вопросом на вопрос Джим.