Поедемте в Лопшеньгу

«В смутное время междуцарствия, когда России угрожало иноземное владычество, ты мужественно ополчился за свободу отечества и явил беспримерный подвиг в жизни русского монашества как смиренный инок. Ты безмолвной стезей достиг предела жизни и сошел в могилу не увенчанный победными лаврами. Венец тебе на небесах, незабвенна память твоя в сердцах благодарных сынов отечества, тобой освобожденного с Мининым и Пожарским».

И тут же на граните выбита фамилия «сына отечества» — «Сидоренко В. П.». Не поленился этот сын, расписался, хоть и трудно, наверное, было железкой долбить — гранит ведь! И тут же рядом надпись помельче: «Белов» — этот поскромничал, инициалов не выбил.

Исписаны вообще все стены, пишут где только можно и даже там, где совершенно невозможно на первый взгляд. Но ухитряются все-таки, на плечи друг другу залезают.

Сколько скитов было на Соловках, сколько часовен, келий, гостиниц, беседок, мастерских, огородов и садов — и все это теперь оказывается уничтоженным. Поневоле приходишь к мысли, что в этих разрушениях повинна чья-то злая воля, обрекшая прекрасный край на забвение. И силишься постигнуть, чем же руководствовались люди в своей ненависти к Соловецкому архипелагу, какая им была выгода, какая была выгода государству (на их взгляд) в столь целеустремленном, последовательном уничтожении архитектурных и исторических ценностей? И не можешь постигнуть… Этих людей еще можно было бы понять, если бы на Соловках — в ущерб памятникам архитектуры — развивалась бы промышленность, а то ведь и этого нет, и если бы не агаровый заводик, который перерабатывает сейчас водоросли, то я уж и не знаю, чем бы занималось тут местное население и вообще для чего тут надо было бы жить людям.

Целый год прошел после решения облисполкома о Соловках, и что же? Да ничего. Я видел у председателя островного Совета Таранова рабочий экземпляр этого решения. Почти против каждого пункта, предписывающего сделать то-то и то-то, у Таранова на полях приписки: «Нет», «Не доставлено», «Не сделано»… И не в решении дело, и не в годе, который прошел после решения. Потому что если бы хотели превратить Соловки в музей-заповедник, в гордость не только Архангельска, но и всей нашей страны, давно бы сделали это, не дожидаясь выступлений в центральной печати. Ведь двадцать лет прошло после войны! И не только ничего но восстановлено на Соловках, а еще больше разрушено — одни стены устояли, крепкие стены, взрывчаткой бы их рвать, а голыми руками разве возьмешь?

На Анзерский остров Таранов не хотел нас пускать.

— Там заповедник.

— Вот и прекрасно! — сказали мы. — Поедем, поглядим, поговорим с научными работниками — интересно!

Таранов смутился несколько. Оказалось, никакого народа там нет, и заповедника нет, и ничего вообще нет, просто остров — и все…

— Пропуск я вам выдам, — сказал наконец Таранов. — Только в тетрадь вас запишу.

Записал. Потом попросил, чтобы я перечислил ему все мои книги. И книги записал.

А на следующий день поехали мы в Реболду — оттуда ходили на Анзер карбасы.

Через пролив карбас идет примерно минут сорок. Потом пустынный берег, сарай, карбас поворачивает назад, и мы остаемся одни. На сарае следы туристского остроумия: «Hotel Белая Лошадь». От сарая — еле заметная дорога во мху, наверх, в лес.

Мы одни на Анзере! Не то чтобы тут вообще никого не бывало — колхозники приезжают с Летнего берега на сенокос, московские студенты проходят здесь практику, забираются и туристы, конечно, без всяких пропусков… Но теперь, в этот час, мы тут одни, и не поймешь, радостно или грустно от этого на душе.

Два километра шли мы лесом, болотами, и хоть говорили нам, что на острове полно оленей, зайцев, всякой дичи, никто нам так и не попался, и назад шли, тоже ничего не видели и не слышали. Все на том острове молчало.

Дорога все вверх и вверх. Впереди расступятся немного деревья, ждешь с волнением — вот-вот увидишь нечто, какой-то таинственный скит. Нет, опять смыкаются кроны над головой, опять глухие озера по сторонам, опять шагаешь по болоту, потом снова дорога, по бокам местами грядки валунов — хорошая была когда-то дорога. И сердце уже как-то щемит, прибавляем шагу, — что же это, одиночество ли нас гнетет? — так хочется скорее дойти до жилья.