Поединок

Недотепа понял без ненужных уточнений. Он снял с пояса свой нож и попробовал на прочность одну из нитей. На ровном лезвии образовалась кривая зазубрина: прочный боевой металл, без особого труда справлявшийся с хитиновыми панцирями многоногих, треснул. Отколовшийся кусочек упал в песок, и Ларс опустился на колени, зашарив ладонями в поисках частички оружия.

– Глупо! – заметил Деггубэрт, и Ларс вскочил, уставившись на огромную сеть. Впрочем, на неправдоподобное творение взирали теперь все караульщики: на поверхности нити отсутствовали следы хотя бы слабого пореза.

Первым опомнился, как и полагалось более опытному воину и смотрителю, Деггубэрт.

– Еще раз! – неожиданно для самого себя рявкнул он на Ларса, а про себя подумал: «К старости нервы сдавать стали, что ли?»

Недотепа, суетясь, снова попробовал порезать нить боевым ножом – и от лезвия оружия опять откололся кусочек. Внезапно рассвирепев, Ларс принялся что есть сил рубить нить ножом, но ничего не добился, кроме пинка Деггубэрта:

– Недотепа и есть недотепа!

Деггубэрт крайне редко поднимал руку на Младших, но сейчас понял, что иначе Ларса не остановить: так люди начинали беситься от слепой, а потому бессильной ярости. А сумасшедшие Деггубэрту на вышке не нужны.

– Прекрати немедленно, это же боевое оружие! Забыл, как наказывают за его порчу или потерю?!

– Так… ты же сам приказал ее резать! – растерялся смотритель.

– За свой приказ я отвечу, – покачал головой старый воин, – а коли сломаешь, отвечать будешь ты.

Ларс, оставив пререкания, выпрямился, стряхнул с доспехов прилипшие песчинки и вновь тупо уставился на сеть. Мирейн между тем смотрел куда-то вдоль бесчисленных ячеек сети, уходящих далеко за холмы песка. Деггубэрт проследил направление его взгляда и опешил – ночной пейзаж пустыни приобрел новую деталь, которой прежде здесь не имелось: над холмами возвышалось еще одно нечто, более всего напоминавшее… вышку, только впятеро выше и толще, с более округлыми формами и со странными бойницами. Эти бойницы, в отличие от уже потемневших нитей, продолжали светиться в ночи ровным рядом круглых пятен, за которыми мелькали какие-то причудливые силуэты.

А затем в боку гигантской вышки, примерно посередине, возникло еще одно пятно света – овальное, больше каждого другого в ряду. Оттуда в ночь вывалился темный клубок и стал стремительно приближаться к смотрителям – так быстро преодолевая песчаные холмы и ущелья между ними, как не двигалось ничто из ранее виданного людьми. И Деггубэрт ощутил противный упругий комок, который невозможно проглотить, подступивший прямо к кадыку, и влагу пота на всем теле…

* * *

– Они подошли слишком близко, Побеждающий!

– Убейте их!

– Они могут нам пригодиться: мы же еще ничего не знаем о населении планеты!

– Убейте их!

– Нам нужны хотя бы несколько пленных. Необходимо понять, можем ли мы здесь дышать?

– Можем, я чувствую это! Убейте их!

– А что сделать с поверженными врагами?

– Можете употребить их в пищу…

– Как угодно, Побеждающий, как угодно: повиноваться и завоевывать!

Из посадочной лодки на поверхность Земли вышли четырнадцать крупных пауков. Преодолеть большое расстояние, отделявшее их от любопытных двуногих существ – видимо, обитателей этого мира, оказалось делом весьма трудным: тяжесть, гораздо большая, чем та, к которой привыкли восьмилапые, придавливала их к поверхности планеты. Но приказ есть приказ: Священная Задача, к которой старшие собратья приучили их, еще совсем молодых воинов, не позволяла ни обсуждать приказы командиров, ни щадить свои жизни. Да, жертвы будут: об этом им твердили с самого Кокона. Но что такое эти жертвы, когда Священная Задача грандиозна и величественна, масштаб во времени и пространстве! – а потому нужно повиноваться и завоевывать, выполняя приказы.

«Повиноваться и завоевывать!» – этот лозунг висел в каждом помещении главного дома и в каждой каюте посадочной лодки, любовно завязанный в узелки нитяного письма. Для писем и плакатов плелись особые нити – такие же прочные и почти невесомые, как и для солнечного паруса, а может, чуть прочнее и легче. «Повиноваться и завоевывать!» – звучало ежедневно из разума командиров в главном доме и в посадочной лодке: три раза после пробуждения, четыре раза во время дневной пищи и три раза перед отдыхом. И еще – после каждого важного сообщения, которое Побеждающие произносили в посадочной лодке, а Повелители – в главном доме. А еще – несколько раз во время ежегодной речи Великого Кормчего. И, конечно же, в ходе печальных церемоний прощания с братьями и сестрами, безвременно отдавшими себя без остатка Священной Задаче, либо же просто завершившими свой жизненный путь. А когда происходили редкие, но трудные для всех пауков ритуалы наказания посягнувших на Святость и Устои, этот лозунг и произносился, и думался одновременно тысячами верных Священной Задаче и оттого праведных братьев и сестер.