Поединок

Константин Николаевич Леонтьев Поединок

Случилось это в 1868 году.

Один из противников был молдаван – офицер румынской армии; другой – француз – командир пассажирского парохода «Messageries». Румынского офицера я никогда не видал… француза – встречал. Обыкновенное какое-то, «общеевропейское» лицо… Еще молодой, белокурый, незначительное выражение, маленькие бакенбарды, круглая фуражка с золотым околышем. Не без каких-то, конечно, претензий на что-то…

Я говорю, это было в 68-м году, то есть еще прежде, чем молодцы Фридрихи-Карлы, фон Штейнмецы и фон Мантейфели проучили надолго (Бог даст, навсегда), на полях Вейссенбурга, Верта и Седана, передовую нацию Запада. Еще не топал тогда ногою в «le sol sacré de la France»[1] дабы вышли из нее (из этой будто бы «священной почвы») новые легионы… еще не топал, – говорю я, – напрасно кривой Гамбетта… (Dans le royaume des aveugles les borgnes sont rois![2]… Еще творец «Парижской Богоматери» не возглашал, обращаясь к осажденной в Париже «la sainte canaille»: – Peuple! Te voila dans l'antre![3]», то есть: «Сосредоточься, скрепись в своей берлоге, великий народ – и зверем кинься оттуда в лицо врагу, и уничтожь, и растерзай его в клочья!..»

Но «святая парижская каналья» никого уже не могла растерзать и сдалась…

До всех этих событий, утешительных для человека с политическим смыслом и с хорошим вкусом, – оставалось еще 2–3 года…

Французы на Востоке были тогда еще дерзки, невежливы, надменны и раздражительны. Очень немногие из них в то время были приятны или хотя бы сносны в обращении. Нужно было вести себя с ними очень осторожно, и тот, кто сам был самолюбив или впечатлителен – должен был удаляться от их общества, чтобы избежать почти верной ссоры… Это испытывали на себе люди всех наций и всех исповеданий; все так чувствительно испытывали это на себе, что я сам был свидетелем тому, как не могли удержаться от личной радости при известиях о поражении французских войск даже и те люди, которые опасались для нации своей или государства невыгодных последствий… Вот до каких непривлекательных свойств довел один век «демократического воспитания» эту французскую нацию, когда-то столь изящную и любезную.

Итак – дуэль…

Пришел в Галац очередной пароход «Messageries» и стал у своей пристани. Еще не все пассажиры сошли на берег, как взошел на палубу по какому-то делу или для свидания с кем-то румынский пожилой офицер, – чином, кажется, не более капитана. Взошел и обратился с вопросами к кому-то…

В эту минуту подходит к нему командир парохода и восклицает строго:

– Как, monsieur, вы, военный, позволяете себе входить на палубу императорского парохода, не отдавая чести французскому флагу?!

Румынский капитан с удивлением спросил, как же нужно отдавать эту честь? Он не знает. Столько людей входит и уходит, и им не говорят ничего…

– Вы не знаете ваших обязанностей!.. Вот как надо отдавать честь!..

И с этими словами француз сбил рукой кепи с головы румынского офицера.

Свидетелей было достаточно. Все были поражены этой наглой выходкой.

Бедный румын молча ушел с парохода и тотчас же обратился к своим соотечественникам и товарищам по оружию, находившимся в Галаце.

Понятно, в какое негодование пришли румынские офицеры!!. Весь Галац, конечно, уже знал об оскорблении, нанесенном французом ни с того ни с сего румынскому мундиру; а на другой день, благодаря беспрестанному движению пароходов, узнали обо всем этом люди разных вер и наций во всех соседних придунайских городах: в Измаиле, Тульче, Рени, Исакче и Кюстенджи… Позор был нестерпимый; надо было отмстить.

Пароход «Messageries» со своим хозяином-оскорбителем между тем ушел дальше, вверх по Дунаю – он должен был возвратиться только через несколько дней и стать опять на якоре в Галаце. Вот к этому-то дню и готовились румынские офицеры. Они сообща решили, что самого оскорбленного надо вовсе отстранить от дела, потому что он уже в летах, оружием владеет плохо, и огнестрельным, и холодным; беден и необходим для пропитания своему семейству; младшие и более его свободные и независимые офицеры должны были взять на себя, во имя общей попранной чести, бремя расправы и мести… Офицеры эти очень основательно сообразили, что не следует никому из них просто и прямо вызывать французского командира на поединок, потому что он может в таком случае объявить, что ни с кем стреляться или драться на шпагах не обязан, кроме того именно пожилого и скромного капитана, которого он оскорбил.

И сверх того, румыны находили, совершенно основательно, что это будет с их стороны уже слишком великодушно и деликатно; что этот командир «Messageries» и не стоит такого рыцарства.

И потому они решились сперва отплатить ему тою же монетой «физического насилия», а потом уже ему самому, представителю известной всем воинской «славы», действовать по своему усмотрению. Один из молодых офицеров пожелал взять всю ответственность на себя, и после долгой борьбы великодушия товарищи уступили ему…