Поединок над Пухотью

Получив разрешение, немец грузно сел на табурет, привычно доброжелательно улыбаясь, приложил два пальца к губам:

- Bitte rauchen, Herr Hauptman!{10}

Ухов с готовностью полез в карман за папиросами.

- Отставить! - негромко сказал Розин. От табачного дыма его сегодня мутило. Немец понял это по-своему и озабоченно перевел взгляд на майора.

- Успеется, я задержу его ненадолго.

Он сказал это по-русски, но немец вдруг успокоился. "Понял или догадался? - подумал Розин. - Надо проверить". Он сел за стол.

После обычных формальностей - имя, фамилия, номер части, обстоятельства перехода - майор спросил перебежчика, хорошо ли его кормят. Тот с готовностью ответил, что да, очень хорошо, и отпустил неуклюжий комплимент по поводу безупречного произношения Розина.

- Герр майор никогда не был в Берлине?

Розин сказал, что не был, но надеется попасть туда в самое ближайшее время, и немец рассмеялся в знак того, что по достоинству оценил шутку.

- Гитлер проиграл войну, - сказал он.

Розину показалось, что эта фраза, как, впрочем, и все остальное, была заранее подготовлена. Он задал вопрос о семье: о жене, о детях. В этих случаях пленные ведут себя одинаково: стараясь разжалобить следователя, плачут, хватаются за сердце, падают в обморок. Макс Риган - как звали перебежчика - в точности повторил свою сцену. Рукава солдатского мундира судя по документам, Риган служил в саперной роте 242-го пехотного полка были ему коротки, воротник тесен, да и весь мундир узок, словно достался ему с чужого плеча. На открывшемся запястье синела татуировка. Розин загнул рукав еще дальше. Синие татуировки стали гуще, один скабрезный рисунок наплывал, на другой.

Еще в самом начале допроса Розин обратил внимание на глаза Ригана. Перебежчик никогда не смотрел прямо, а всегда куда-то вбок, и обязательно исподлобья.

Но главным было даже не это, - в конце концов, большинство пленных вначале боится поднять глаза на русского офицера, - главным было то, что Риган, очевидно, привык так смотреть... Привык и к инсценировкам, вроде той, которую разыграл только что. Следовательно, неволя для него не новость. Татуировки могли быть сделаны в тюрьме.

- Разденьте его, - приказал разведчик.

Когда мундир был снят, Розин резким движением сорвал с сидевшего Ригана рубашку. Немец вскочил.

- Что вы делаете? - прошептал Ухов. - Он же пленный!

- Ich bin krank!{11} - сказал Риган, явно понимая, о чем говорит капитан.

- Теперь это не имеет значения, - спокойно ответил Розин. Перебежчик забился в угол, глаза его испуганно забегали.

- Вы не имеете права! Я добровольно перешел на вашу сторону.

Но Розин уже поднимал его руку вверх. На коже виднелся четкий ряд цифр. Это была группа крови.

- Вы эсэсовец, - все так же спокойно произнес Розин, снова садясь за стол, но уже по-иному глядя на солдата, - эсэсовцы в плен не сдаются, следовательно, вы заброшены к нам специально. Далее, у вас нет семьи, нет детей, но зато есть прошлое уголовника и убийцы. Сколько лет вы провели в тюрьме? Все, что вы раньше говорили на допросах, - ложь. Вы хотели обмануть нас, и за это будете расстреляны.

Он говорил, не повышая голоса, делая вид, будто все это ему давно надоело и что не впервые сегодня выносит он такой приговор. Он видел, как вытягивается лицо Ригана и сам он медленно сползает с топчана на земляной пол.

Капитан Ухов растерянно посмотрел на майора. Сколько раз ему говорили о гуманности, о человечности, и вдруг тот самый человек, который до сих пор олицетворял эту самую гуманность, собирается совершить совсем другое!

"Черт бы побрал этого парня! - в сердцах подумал, в свою очередь, Розин, мельком увидев бледное лицо Ухова. - Чего доброго, вступится за немца и провалит так хорошо начатый спектакль".

Однако опасался напрасно; немец был слишком уверен в том, что русские именно так и поступят, и не смотрел по сторонам. Об их азиатской жестокости он слышал раньше. Но Риган не хотел умирать. Все, что угодно, только не это! Ему нет еще и тридцати... Какой жестокий, пронизывающий взгляд у этого майора! Тот первый, коренастый и хромой, сначала тоже буравил Ригана своими угольными, всегда немного прищуренными глазами, но Риган чувствовал, что он ничего не видит в его давным-давно наглухо закрытой от всех посторонних душе. Этот же вместе с нательной рубашкой словно кожу с него сорвал... Что ему нужно? Похоже, он и так все знает. А если не все? Если предложить ему сделку? Продать Хаммера, Книттлера, вообще всю шайку к чертовой матери и самого Шлауберга в придачу? О, дьявол! Почему молчит этот человек? Кто он? Следователь? Палач? Прокурор? И вдруг Риган понял: он разведчик! Ему наплевать, кто перед ним - эсэсовец или простой пехотинец, его интересует другое.

- Господин офицер, если гарантируете мне жизнь, я сообщу вам много интересного, - сказал он.

- Чем вы нас можете удивить? - равнодушно произнес Розин, убирая в полевую сумку какие-то бумаги. - И потом, вам нельзя верить.

- Клянусь, то, что я скажу теперь, будет правдой! - гордо воскликнул немец. Розин изобразил на своем лице раздумье.