Поединок над Пухотью

В целях повышения боеспособности всем командирам надлежит докладывать старшим по званию обо всех случаях нарушения дисциплины, воинской присяги и верности фюреру. Всем, без исключения, командирам от шарфюрера и выше применять самостоятельно меры к нарушителям дисциплины. Наказанию без суда и следствия подвергать изменников, трусов, распространителей панических слухов и большевистской пропаганды.

Командир 10-й отдельной механизированной бригады СС бригаденфюрер С С Шлауберг».

— Ось туточки, — сказал старшина Батюк и, взяв из рук Кашина лопату, очертил ею на снегу ровный прямоугольник, — теплину разводить запрещаю. Хто змэрз — хай первый починае. Уткин, организуй, а я пиду подывлюсь, як там…

Он начал спускаться по тропинке вниз.

Уткин ковырнул снег носком сапога.

— На штык, не больше.

Богданов ткнул лопатой окаменевшую землю.

— Это ж кремень! До утра прочикаемся. — Он сложил ладони ковшиком, подул в середку. — Слышь, старший сержант, может, разведем махонькую? Шинельками укроем — ни одна собака не заметит.

— Он все заметит, — уверенно отозвался Уткин.

— Да Батюк сам погреться любит! Ревматизм у него.

— Не об ем речь. У фрицев это место давно пристреляно, ясно? А ну, разбирай струмент!

Когда Батюк вернулся на вершину холма, снег в квадрате два на два метра был уже расчищен, и теперь солдаты вгрызались в мерзлую глину. Стрекалов стоял в стороне, повернувшись лицом туда, где за рекой стыла тягучим холодом непроглядная ноябрьская ночь.

— Товарищ старший сержант, — позвал Батюк, — чому у вас не уси роблють?

Уткин нерешительно посмотрел в сторону Стрекалова.

— Струменту не хватает. На всех три ломика и две кирки.

— Хай лопату визьме.

— Лопатой рано. Таку землю рази чо динамитом рвать… Опять же без наблюдателя опасно, товарищ старшина. Сами ж приказали, чтоб наблюдатель был…

— Нэ забув? — Батюк хитро усмехнулся в усы.

— Забудешь тут…

Старшина поплевал на руки, взял ломик и несколько минут без передышки долбил землю, покряхтывая и равномерно посапывая. Тяжелый самодельный лом в его руках вздымался вверх и падал стремглав в точно намеченное место, снова взлетал и снова падал, и от неподатливой, похожей на бетон земли летели искры. Глядя на старшину, расшевелились и остальные. Моисеев и Кашин сняли шинели, Богданов разделся до пояса. В тишине слышались глухие удары и тяжелое дыхание: «Кха! Кха! Кха!»

На немецком берегу было тихо и темно. За весь вечер над берегом не взлетело ни одной ракеты. По опыту Стрекалов знал: если нет ракет, значит, усилили наблюдение, к чему-то готовятся. Может, подвозят технику, может, копают траншеи.

На всякий случай он переместился немного левее и присел за бугорок. Здесь было не так ветрено. Стрекалов согревался как мог: стискивал плечи руками, задерживал дыхание, сильно двигал прижатыми к телу локтями — все помогало слабо.

Позади, над лесом, возле которого теперь стояла батарея, то и дело предательски высвечивался край неба — немцы опять бомбили железную дорогу на Ямск. На фоне этих отсветов Сашкина длинная фигура, наверное, хорошо была видна с другого берега. Приседая к земле, он не столько прятался от ветра, сколько от немецких наблюдателей. Сменивший его Богданов, оценив обстановку, тоже присел, поминая нехорошими словами ветер, мороз и сидевших в тепле фрицев.

Когда могила углубилась на штык, снизу, из-под горы, пришел Осокин. Постоял на краю, повздыхал.

— Ну как они там? — спросил Кашин. — Лежат?

— Лежат, — ответил Осокин, — чего им еще… Вы тут поскорея, а то…

Он хотел добавить, что ему одиноко и страшно стоять ночью возле мертвых, но не сказал: уж лучше стоять там не то в почетном карауле, не то просто так, чем долбить эту трудную землю.

Батюк скомандовал перекур. Пятеро моментально собрались в кучу: Осокин милостиво разрешил закурить из своего кисета. В неглубоком покуда котловане остался один Карцев — он был некурящим. Лопата досталась ему самая большая и самая неудобная с кое-как вставленным черенком. Отяжелев, она начинала крутиться, норовя сбросить груз, неоструганное дерево натерло на ладонях волдыри.

На краю ямы, свесив ноги в новых ботинках, сидел подносчик снарядов Моисеев и курил, спрятав чинарик в рукав шинели.

— Интеллигенция! — сказал он, показав пальцем на Карцева. — Лопату держать не умеет! — Он искательно заглянул в глаза старшине: пять минут назад ему здорово досталось за прикуривание третьим. Величайшую эту оплошность Гаврило Олексич приравнивал к преступлению… — Лопату, говорю, держит, как баба!

— Бачу…

— Молчи уж, Моисей! — посоветовал Стрекалов.

— А что, неправда?

— Правда. Черенок-то кто стругал? Ты?

Моисеев коротко хохотнул.