— Российское общество в целом достаточно консервативно и традиционно уважает верховную власть как институт. Однако и оно хочет перемен, хочет права самостоятельно определять свою судьбу, не желает единомыслия. Говорить же, что сегодняшняя российская власть сильна, ошибка. Сила власти в народном доверии. А большинство народа уже понимает, что его цинично использовали для решения задач сугубо частных и не имеющих отношения к национальному развитию. Потому сегодняшний Кремль находится на пороге кризиса легитимности. Это очень опасно, потому что полная утрата властью легитимности никогда ничего хорошего России не приносила. Но эту проблему Кремль создает себе сам.
— Вне зависимости от юридических претензий, о каких своих поступках в 90-е вы сожалеете?
— Главная моя ошибка заключалась в том, что я строил бизнес, восстанавливал промышленные предприятия, а надо было строить страну, создавать общественные институты. В общем, заниматься людьми. Это была, в целом, проблема либеральных реформ. За экономикой забыли о людях, их интересах, проблемах, взглядах, понимании. Возможно, сказалась молодость, недостаток опыта. Возможно, просто глупость. Лечимся.
— Как вы думаете, российские олигархи извлекли урок из вашего дела? Если да, то какой?
— Нет российских олигархов, это фантом. Есть эмигрировавшие Березовский и Гусинский, ставший министром экономики Грузии Каха Бендукидзе, путинский друг Абрамович, член «Единой России» Потанин, подчеркнуто лояльный Алекперов, всегда готовый к отъезду Фридман и т. д. Это совершенно разные люди, объединенные наличием больших состояний и разъединенные всем остальным: интересами, ценностями, отношением к Родине. Урок для них — платить и молчать или уезжать. Они не олигархи, у них нет власти. Фамилии настоящих олигархов эпохи Путина мы точно узнаем через несколько лет. Сейчас есть обоснованные догадки.
— Вы ждали, что они будут солидарны с Вами?
— Они солидарны, насколько солидарность присуща беззащитным жертвам.
— Если вы сравниваете свою историю с историей Романа Абрамовича, были ли какие-то ситуации, когда Вы могли бы поступить так же, как он поступал?
— Я другой человек. Совсем.
— Вскоре Московский городской суд будет пересматривать Ваше дело. Как Вы считаете, вердикт будет отличаться от первоначально вынесенного?
— Нет. Мосгорсуд — формальность. Их информировали о политическом решении до формального написания приговора. Этот суд — придаток кремлевской бюрократии, и никакого доверия решениям этого суда нет и быть не может.
— Если вы будете отбывать срок в лагере за пределами Москвы, Вам станет гораздо труднее поддерживать связи с внешним миром. Вы не боитесь, что люди могут забыть о вас?
— Стать политиком в тюрьме, это очень по-русски. Завоевать доверие народа можно только на жертвенном пути, и я это понимаю. Моей общественной деятельности лагерь не помешает, как бы Кремль на то ни надеялся. У меня миллионы сторонников по всей России, а завтра их будут уже десятки миллионов. Они помогут поддерживать постоянную связь со страной, которую, увы, тоже нельзя назвать по-настоящему свободной.
— Вы беспокоитесь за собственную безопасность?
— В моей ситуации случайности исключены, а остальное — обычные риски политической борьбы в условиях правления очень «управляемой» демократии.
Властная элита совершенно не заботится о том, что станет с Россией в перспективе
— Вы говорите, что самое большое ваше желание — развитие России по пути демократии. Но она невозможна без сложившегося гражданского общества. Как Вы полагаете, существует ли гражданское общество в вашей стране? Готовы ли российские граждане участвовать в политике?
— Конечно, готовы! Я совершенно не разделяю той мысли, что россияне неспособны к участию в политике. Позволю себе напомнить, что именно российские граждане спасли страну в начале XVII века, когда она находилась на грани исчезновения. Не забывайте также, что произошло в августе 1991 года. Как бы не оценивалось его последствие — геополитическое потрясение распада СССР, — необходимо признать, что именно выступление российских граждан обрекло на неудачу путч консервативных сил.