Поединок с собой

– Да мы все невежды в этом вопросе, дорогой мой! – Шамфор, увлекшись, почти прокричал это. – Когда дело решится, над нашими беспомощными теперешними объяснениями будут, наверное, смеяться потомки, как мы смеемся над утверждением древних, что душа находится в диафрагме. Одни считают, что мозг работает «как целое» и что сознание есть свойство его тотальной активности. Другие думают, что в мозгу есть какая-то постоянно меняющаяся динамическая организация, которая и обеспечивает отбор и обработку восприятии. Ну, меня лично больше привлекают те, кто думает, что в мозге имеется специальная область, занимающаяся интеграцией восприятии. Иначе мне нельзя было бы построить своего Сократа. Я тоже, конечно, пробирался ощупью, в потемках. Но я предположил, как и многие, что интраламинарная система таламуса и ретикулярная формация мозгового ствола являются, по крайней мере, одной из важнейших составных частей этой области высшего сознания, и, исходя из этого, работал с пластическими нейронами. Как видите, я добился определенных результатов, но я далеко не уверен, что мой путь самый правильный и надежный. Я, может быть, и неправ, что так злюсь на Лорана, но подумайте, как мне обидно сознавать, что он умудрился пройти мимо цели!

Они спустились в метро. Сидя в вагоне, Альбер сказал:

– Все-таки это страшновато – носить в собственной голове такой сложный и непонятный механизм!

– Но почему же? – живо возразил Шамфор. – Меня это ничуть не пугает и не обескураживает. Мне именно нравится, что я так сложно устроен. Сложнее, чем все в природе. Настолько сложно, что сам себя еще не разгадал и топчусь у порога великой тайны собственного сознания… Впрочем, это ведь временно. Рано или поздно человек подберет ключ к самому себе. И мы точно будем знать, что происходит в нашем мозгу, когда мы смеемся какой-нибудь шутке, наслаждаемся прекрасной картиной или идем в бой за отечество.

– Но это, пожалуй, еще страшнее, – сказал Альбер. – Вам не кажется, что такое понимание обесценит все ценности? Если выяснится, что чувство патриотизма вызывается включением определенной блок-схемы, а чувство юмора

– разблокировкой каких-то узлов, то не думаете ли вы, что на людей это может плохо подействовать?

– На дураков! – сердито отрезал Шамфор. – Только на дураков, дорогой мой, да! На тех дураков, которые возмущались в свое время, что Земля не находится в центре мироздания и что человек произошел от обезьяны. Кстати, и мой Сократ, и создания Лорана ужасно возмутят вот таких дураков. Потому что их появление разбивает в прах последнюю великую иллюзию – веру в исключительность человека, в неповторимость сознания! По-моему, корень этой иллюзии – в подсознательной жажде бессмертия…

Поезд метро летел через мост Пасси. Шамфор и Альбер начали пробираться к выходу.

– Нет, не бойтесь, что познание погубит идеалы! – говорил Шамфор, шагая по улице Ренуара. – Человек всегда останется человеком. Мы знаем все о работе сердца и прекрасно понимаем, что стрелы Амура метят в мозг, а не в сердце, как думали древние. И все-таки наше сердце болит от этих мифических стрел так же, как оно болело в те далекие времена, когда создавался миф об Амуре. И радуга по-прежнему прекрасна для нас, хоть мы и не думаем, что это небесный мост, по которому бежит посланница богов Ирида, а знаем, что это всего лишь преломление лучей в водяном паре, и зелень лесов и лугов не меньше привлекает нас от того, что мы знаем о хлорофилле. Только кретины, закоснелые ретрограды могут огорчаться, что человеческое познание шагает все дальше и нет ему границ… Мой бог, ведь каждый из нас рождается миллиардером! У каждого нормального человека в мозгу примерно пятнадцать миллиардов клеток, только не каждому удается как следует использовать это несметное богатство!

– И неужели можно воссоздать это сложнейшее живое устройство искусственным путем? Я понимаю, что это глупый вопрос, ведь я видел вашего Сократа, но Сократ все же не настоящая модель человека.