Поединок с собой

– Ну, по-моему, вы слишком высокого мнения о способностях Мишеля, – возразил Альбер. – Он просто не решился бы на такие отчаянные эксперименты. Что ж, по-вашему, профессор Лоран ничего не понимает и покорно подчиняется Мишелю? Но я боюсь другого: сейчас, стараясь поднять профессора на ноги, как вы говорите, Мишель может перемудрить с гормонами и стимуляторами. А в теперешнем состоянии профессора это может оказаться для него гибельным. Вот тут уж трудно уловить границу между дозволенным и недозволенным. Но в одном профессор Лоран безусловно прав: даже самый хороший врач, не зная, что именно довело его до такого состояния, не сможет ему помочь.

– Вам виднее, – сказал Раймон, допивая кофе. – Я вас еще вот о чем попрошу: поговорите с Луизой, объясните, что ей там, наверху, делать нечего.

– А она хочет идти наверх?

– Не хочет, очень боится, но считает своим долгом дежурить около профессора. Объясните ей, что этого не нужно. Она все равно не выдержит там…

– Я ей сам объясню! – заявил Роже, молча слушавший весь разговор. – Меня она скорей поймет, будьте уверены!

Раймон пожал плечами и поспешно ушел. Роже ухмыльнулся, глядя ему вслед:

– Видел, какую мину скорчил? Ревнует!

– Ну зачем ты его дразнишь? – с упреком сказал Альбер.

– А что мне беречь его нервы? Пускай злится. Все равно он сукин сын, и Луизе с ним будет несладко. Знаю я таких. Он только о себе и думает.

– Брось ты! – сказал Альбер. – Вот привязался к человеку! Это ты ревнуешь, а не он.

– Охота мне была ревновать! Просто мне жалко бедную девочку… Ну, что у вас там новенького наверху?

– Ничего хорошего пока. Профессор очень слаб. Поль с Пьером невылазно сидят за ширмой и ото всех шарахаются. И, вдобавок, плохо с Франсуа. Операция прошла прекрасно, а теперь у него парализовано лицо, какие-то боли в горле, он еле говорит. Мишель делает ему электромассаж, но пока лучше не становится. Профессор очень огорчен – может сорваться демонстрация. А тут еще Мишель настаивает, чтоб ему сделали операцию…

– Мишель себе на уме. Конечно, если у него будет нормальное лицо, поди-ка разбери, что он за штука. Вот увидишь – все будут думать, что человек, только чудной немного… Послушай-ка, приятель… тут вот какое дело… – Роже подумал, поколебался. – Есть для нас обоих работа. В бистро, где работает Виго, требуется официант и судомой.

– Ты уходишь? – огорченно спросил Альбер.

– Только вместе с тобой! – заявил Роже.

– Ну, я-то не уйду, ты же знаешь. А тебе, конечно…

– Ладно, я просто так сказал. Знаю, что ты не уйдешь. Да и Луизу жалко. Но добром вся эта история не кончится, уж поверь мне… Черт нас понес мимо этого милого домика! Словно не было другой дороги на улицу Тальма!

– Может, ты все же пойдешь в бистро? – нерешительно спросил Альбер.

– Не задавай дурацких вопросов. Я же сказал. Будь что будет, авось выкрутимся.

Мишель наклонился над Франсуа. Тот лежал неподвижно, из-под парализованных, незакрывающихся век виднелись белки, лицо опухло и перекосилось.

– Франсуа, ты спишь?

Из-под век показались зрачки. Франсуа еле двигал губами.

– Не сплю. Болит голова. Болит горло. – Голос у него был сиплый, очень слабый.

– Прими лекарства. Вечером опять сделаю тебе электромассаж. Это должно скоро пройти. – У Мишеля был очень встревоженный вид.

Альбер тоже стоял и смотрел на Франсуа. Сейчас Франсуа совсем был похож на человека – правда, на тяжело больного, изуродованного болезнью; но в больнице и не таких встретишь. Альбер повернулся, чтоб уйти, и увидел Поля: он настороженно и угрюмо глядел на Франсуа, вытянув длинную худую шею. Кадык его дергался, словно он глотал, руки сжались в кулаки. Встретившись взглядом с Альбером, он отвел глаза.

– Что Мишель сделал с Франсуа? – спросил он сквозь зубы.

– Я же тебе говорил: операцию делал профессор.

– Нет. Профессор болен. Он не может делать операцию.

– Не болтай чепухи, Поль, – оказал профессор Лоран из-за ширмы. – Ты же хорошо знаешь, что никто, кроме меня, не может делать операцию.

– Мишель может… он все может…

– Не болтай чепухи. Операцию делал я.

Мишель молча смотрел на Поля. Глаза его были все такими же блестящими и холодными, но лицо стало живее за эти две недели: в нем появилась какая-то нервная игра, исчезла скованность, делавшая его похожим на маску. «А ведь, пожалуй, зря он хочет сменить лицо, – подумал было Альбер, но, присмотревшись, решил: – Нет, все-таки слишком уж белое и правильное лицо. Никогда оно не будет казаться живым».

– Почему ты все спрашиваешь обо мне, Поль? – спросил Мишель. – Ведь тебе сказали, что операцию Франсуа делал не я. А тебе операцию вообще не будут делать. И Пьеру тоже. Чего ты боишься?

– Ты хочешь сделать мне операцию, – проскрипел Поль, глядя в сторону.

– Я считаю это полезным для тебя, – поучающим тоном сказал Мишель. – Жаль, что ты этого не понимаешь. Ты бы стал сильным и здоровым. А память у тебя сохранилась бы. Ведь у меня она сохранилась, когда мой мозг лежал в термостате…

Альберу показалось, что Поль сейчас бросится на Мишеля. Он поторопился прервать разговор.