Поединок со Змеем

Но даже и Смерти знакома усталость. Надоело Моровой Деве мерить своими ногами широкую и враждебную Землю, надумала она взобраться на плечи человеку. И надо же было случиться, чтобы попался ей навстречу брат Кия, возвращавшийся с городского торга домой.

— Слышал ли ты о напасти, от которой все умирают? — приняв зримый облик, спросила его Моровая Дева. — Вот это я и есть. Будешь теперь носить меня на себе, да смотри, не вздумай миновать хоть чью-нибудь избу! А будешь верно служить, так и быть, тебя пощажу.

Попадись ей сам Кий, верно, кто-то из них не сошел бы с того

несчастного места. Брат кузнеца оказался духом похлипче: покорно подставил ей спину, и Моровая Дева обвила костлявыми пальцами его шею, так что охватил все тело мороз… И побрел горемыка прежней дорогой, боясь оглянуться через плечо. Легче легкого пуха была его ноша, но если по совести — с песнями вскинул бы брат кузнеца на плечи стопудовый мешок и додому нес не споткнувшись!

Шли они мимо двора, где праздновали рождение первенца: раздавался смех, долетал вкусный запах еды. Но Моровая Дева взмахнула чермным платком, и немедля все изменилось — послышался плач, вскоре замолк, а потом и дымок над крышей пропал… Мало ноги не отнялись у Киева брата, но делать нечего — шел.

Дальше, дальше вела их искрившаяся в лунном свете дорога, и вот наконец впереди зазвучала знакомая размеренная песня молота и наковальни, повеял дымок родного огня. Там ожидали путника братья и старая мать, молодая жена и малые дети. Как он явится к ним со своей чудовищной спутницей, как выдаст ей на расправу самых любимых?..

Невзвидел тут свету брат кузнеца! Страшным словом проклял свое слабодушие, да и себя самого! Что было мочи стиснул крепкими пальцами

мертвые, костлявые руки на своей шее — и с криком бросился с дороги прочь, на речной лед, туда, где дышала, курилась морозным паром черная полынья…

Кий узнал голос брата и выбежал на подмогу, но поздно. Успел увидеть только круги, расходившиеся в полынье — глубока и быстра была в том месте река… И вот что еще увидел кузнец: серую тень, изникшую из воды. Она показалась ему похожей на тощую, высокую женщину с длинными неприбранными волосами. Эта женщина как будто с испугом оглянулась на полынью, поглотившую смелого человека… потом взвилась высоко в непроглядное небо — и стрелой полетела к Железным Горам!

Тогда Кий понял, что произошло. Опустился на колени в снег и заплакал…

ГИБЕЛЬ ДОМА

Так и не удалось Владычице Смерти второй раз послать Моровую Деву на промысел. А жалко: ведь трех шагов не дошла нерадивая до ненавистного кузнецова гнезда. Правду молвить, нутром чувствовала Морана — пока стучит его молот, стучит сердце рода людского. И, значит, нечему радоваться, хотя бы Весна и Солнце непробудно спали во льду, а Бог Грозы принимал нелегкие муки, лишенный сердца и глаз, закованный в семьдесят семь холодных цепей, и внука Неба готовили Змеевне в женихи…

— Сама пойду! — сказала Морана. — Избуду, истреблю кузнеца!

И спустя недолгое время все ближе и ближе к Киеву дому стало случаться новое страшное диво. Ночами — а ночью теперь почиталось время, когда заходил Месяц, — под двери изб просовывалась рука и начинала махать все тем же смертным платком, и поутру в том доме уже некому было встать, подоить мычащих коров.

Кий без устали ковал железные обереги-засовы, раздавал уцелевшим соседям. Свою семью и прибившихся сирот закрывал на ночь в кузне, памятуя, что туда вход нежити и нечисти был крепко заказан. А сам, попрощавшись на всякий случай с юной женой, брал верный молот и усаживался в засаду в опустевшей избе, у незапертой двери. Сидел тише мыши, только щипал себя безо всякой жалости, чтобы не заснуть.

И вот однажды дождался. Услышал, как заскрипел снег, а потом жалобно охнули стены. Заскреблись под дверью острые когти… и наконец показалась из неприметной щели жуткая скрюченная рука, держащая угол платка!

В тот же миг Кий с лязгом вдвинул тяжелый железный засов, намертво ее прищемив. Схватил молот и принялся крушить со всей силой и яростью:

— Это тебе за брата! А это за Даждьбога Сварожича, за трижды светлое Солнце! А это за моего побратима, Бога Грозы!