Поединок соперниц

Для начала орден выделил конвой для охраны моего обоза, и уже на третий день после приезда в Англию я двинулся на восток, в графство Норфолк. Передвигался я как знатный вельможа: две мои баржи медленно плыли по Темзе, затем вверх по реке Ридинг, а по берегу скакали охранники из Темпла, закованные в железо.

Сидя на носовой палубе первой баржи, я с наслаждением вглядывался в расстилающийся передо мной пейзаж. Конечно, февраль не лучший месяц для путешествий, однако зима в этом году выдалась мягкая, погода стояла хоть пасмурная, но сухая и безветренная. Черные ветви деревьев отчетливо вырисовывались на фоне серого неба. Деревянные домики на берегах не казались унылыми: оттуда слышался лай собак и мычание скотины. Увядшие камыши и речные травы были расцвечены мягкими красками — от бледно-золотистой до буровато-коричневой, а на горизонте время от времени появлялись колоколенки церквей. На склонах темнели полоски пашен, а порой отара овец переваливала через гребень холма, словно облако, легшее на землю.

Все это было невыразимо близким и памятным. Даже пятнистая кошка, сидевшая подле огромного колеса водяной мельницы, умилила меня — ведь в Святой земле почти нет кошек, а те, которых удается увидеть — худых, большеухих, с длинными мордами — бог весть что, а не кошки.

Вряд ли что-то подобное ощущал мой сын Адам. В ответ на мой вопрос он с детской прямотой заявил, что считает Англию отвратительной. Унылые черные деревья без листьев, грязь и глина разбитых дорог, постоянный туман, проникающий сквозь одежду, — и это в феврале, когда в Святой земле уже цветут, распространяя дивный аромат, миндальные сады! Здесь же скверно пахнет, люди мрачные и никогда не моются. Вдобавок они не носят тюрбаны.

В отличие от Адама мой оруженосец Пенда, как и я, был просто в восторге от всего, что видел. Пенда был сакс, рожденный в рабстве еще в бурге моего отца. Когда я мальчишкой бежал из Англии, он был со мной, был мне и слугой, и другом, и нянькой, и охранником.

Сейчас Пенда, стоя на носу баржи, что-то весело насвистывал. Обычно он угрюм и несловоохотлив, и свист для него — выражение необычайной радости. Я видел его крепкую фигуру с широко расставленными ногами и заложенными за спину могучими руками.

— Кровь Христова, сэр! До чего же хорошо дома!

Его коричневое от загара лицо с маленькими глазками под тяжелыми веками и квадратной челюстью расплылось в улыбке. Подрезать бороду по восточному обычаю он начал давным-давно, так что сакса в нем теперь и не распознаешь.

Недалеко от Пенды, на краю баржи сидит мой каменщик, француз Симон — Саймон, как тотчас переиначили его имя в Англии. Кудрявый, быстрый, всегда готовый расхохотаться или пошутить. Мне порекомендовали его во Франции как прекрасного мастера-каменотеса и как отличного организатора работ. Не знаю, не знаю. Пока я лишь понял, что Саймон — большой мастер соблазнять девиц. Да еще у него великолепные способности к языкам. С французского он вмиг перешел на нормандский диалект; а за считанные дни, что провел в Англии, уже нахватался местных словечек и сейчас выкрикивает что-то забавное, обращаясь к девушкам на берегу.

* * *

К вечеру мы достигли устья реки Ридинг и остановились на ночлег на постоялом дворе.

Что и говорить — английские постоялые дворы заслужили право называться худшими в мире. Адам был в ужасе — блохи, грязь, копоть, везде куры и запах навоза. От сырых дров валил едкий дым, от которого щиплет глаза. И тем не менее накормили нас сытно, а эль, что вынесла хозяйка, был совсем неплох.

Мой Адам с удивлением глядел на огромные ломти мяса и хлеба, подаваемые к столу. На Востоке нет таких обильных пастбищ, как в Англии, нет столь плодородной земли, чтобы выращивать пшеницу. Там мы ели мясо маленькими порциями, приправляя его специями, а обязательную еду англичан — хлеб, заменяли разными овощами и фруктами. К тому же моего маленького крещеного сарацина удивило, отчего это в Великий пост люди спокойно едят скоромное. Я объяснил, что Англия далеко от Рима, да и английская церковь столь самостоятельна, что здесь на многое смотрят сквозь пальцы. В частности, если в монастырях и поместьях еще соблюдают пост, то простолюдины зачастую нарушают строгости установленного порядка. Но пока я говорил, моего сына стало клонить в сон, и я отнес его на кучу соломы в углу. Проверив посты, устроился немного в стороне от очага, чтобы не так мешал дым, сидел расслабленный и умиротворенный. Думал о Бэртраде…

Три тысячи щепок Святого Креста, — но меня не покидало ощущение, что я попал к ней в силок, точно птица. От этого я испытывал некое потаенное неудовольствие и сам сердился на себя. Ведь те преимущества, какие нес с собой брак с Бэртрадой, были просто неописуемы. Я и в мечтах бы не смел предположить, что стану зятем самого Генриха I. И все же мне было как-то не по себе. В глубине души я гордился тем, что всегда и всюду сам направлял свою судьбу. Теперь же вместо меня принимали решения другие.