Поединок в пяти переменах блюд

Фортепиано Теофила из гостиной было изгнано в его кабинет. Штефани этот инструмент в качестве «предмета мебели», как она выразилась, не слишком устраивал, а Теофилу было все равно, поскольку он никогда не играл для других, только для себя. Иногда он часами просиживал за этим терпеливым инструментом, с немым восторгом беря своенравные, смелые аккорды. Раньше, очень давно, он носил берет и играл в темных подвалах в компании с другими молодыми людьми с серьезными глазами, отдававшими вместе с ним свой долг золотому фонду джаза. «My funny Valentine». «All the things you are». «These foolish things». [32]

Теофил мечтал о том времени, когда он наконец останется один. Ну же, старик, подбадривал он себя, it's don't mean a thing if it ain't got no swing. [33]Больше всего ему хотелось пропеть doo-dab-doouabb.Но он лишь аккуратно разрезал мясо.

Теофил гордился кулинарным искусством жены и сейчас бросил на нее благодарный взгляд.

Штефани почти не ела, готовка отнимала у нее всякую радость от поглощения пищи, и втайне она мечтала о кофе и печенье.

Сибилла Идштайн поглощала угощение медленно и сосредоточенно, задумчиво вдыхала аромат масла, бесконечно мелкими движениями раскусывала кубики лука-шалот и долго держала на языке розовое мясо.

При этом она наблюдала за Германом, который клал в рот крохотные кусочки и то и дело со смиренным видом опускал на тарелку свой прибор, как бы желая сказать: ну вот, я ем, я очень стараюсь, но при всем желании больше не могу. Время от времени он делал глоток виски из своего стакана.

– Сплошное разочарование, – шепнул он Сибилле. – Виски нужно пить очень быстро, потому что на нем все время образуется пленка.

Себастьян Тин, сидевший напротив, беспрерывно болтал, что плохо сочеталось с едой.

– Delay! – воскликнул он. – Я как раз работаю над книгой об искусстве торможения. Очень увлекательный проект. М-м… – Он проглотил кое-как измельченную порцию и тут же положил в рот следующую. – Речь идет о том, – он сделал глоток вина, – что люди разучились ждать. Вот так. – Он промокнул губы салфеткой. – Потеряли способность испытывать божественную муку ожидания. Промедление… – Он разрезал кусок мяса, руки дрожали от усердия. – Сладкая боль ожидания.

Сибилла смотрела на узкий рот Себастьяна, блестевший жирным блеском. Что ты знаешь об ожидании.

– Инсценировки с предвкушением радости, – продолжил Себастьян, – вот о чем идет речь. Мы забыли, что delay как культурное достижение противопоставляется тривиальности потребностей. Серьезная игра с промедлением осуществления.

Он снова взялся за свой бокал и сделал приглашающий жест в сторону Регины, которая восхищенно ему внимала, хотя смысл его слов и оставался для нее темным.

Регина ела много и шумно, как и Себастьян норовила говорить с полным ртом, вытягивая губы, и выглядела при этом неотразимо чувственно, словно какая-нибудь кокотка феодальных времен.

– Я думаю, – сообщила она, жуя и жадно отпивая глоток вина, – что это фан-тас-ти-чес-кая идея, Себастьян, вы молодец, delay, в этом, разумеется, есть дух, spirit… правда – она снова схватилась за бокал, – сегодня мне вообще не приходится надеяться, что можно будет хватить через край. Никакого delay, dear! Sorry! Завтра, в конце концов, воскресенье.

– Я ненавижу воскресенья. – Герман Грюнберг отодвинул свою тарелку и откинулся на спинку стула. – Жирный дух жаркого, летаргия, магазины закрыты, просто ужасно.

– Воскресенье, светлый момент кульминации в спорном во всем остальном сценарии сотворения мира, есть не что иное, как продолжение субботы другими средствами, – ввернул Себастьян Тин и жеманно хихикнул.

Штефани подарила ему свою самую очаровательную улыбку.

Теофил мысленно застонал. У этого человека недержание, думал он, болтать – его потребность. Произносит слова только потому, что они красивы, а не потому, что хочет что-то сказать. Какой-то словесный понос. Он пренебрежительно скользнул по Себастьяну Тину взглядом и произнес, обернувшись к Сибилле:

– Всегда одно и то же. В мире слишком много сосисок и очень мало горчицы.

Черт бы тебя побрал, Теофил! Штефани бросила взгляд на Себастьяна, чтобы удостовериться, расслышал ли он это. Слава Богу, кажется, нет.

– Это из Хайнца Эрхардта? [34] – спросила Сибилла.

– Нет, из Эдди Константина. [35]

– Delay. – Штефани попыталась взять бразды правления в свои руки. – Как любопытно.

Герман склонился к Сибилле.

– Вы заметили, что раньше все время говорили «как интересно», когда речь шла об искусстве, а сейчас все больше говорят «любопытно».

Сибилла кивнула с озорным видом.

– Но люди искусства, – многозначительно шепнула она в ответ и скосила глаза, – по-прежнему говорят «интересно», например: «В этой инсталляции меня прежде всего интересовала дифференциация материальностей…»

Герман благодарно кивнул в ответ.

Все сидящие за столом были критиками, искусствоведами, промоутерами, одним словом, людьми, живущими за счет творчества других. Душок паразитизма в своей работе все они без исключения компенсировали постоянным презрением.