Поединок. Выпуск 10

И дома, в узкой вытянутой комнате с одним окном, все было по-старому: зеркальный шкаф, перегораживающий комнату, комод под вязаной крахмальной салфеткой, мамина кровать с горой подушек у окна и Сашин диван за шкафом.

Вечерело. Саша выпил и устал, и поэтому, не долго думая, разделся, лег на свой диван и тотчас уснул.

Яростно рванул орудийный залп. Саша, еще просыпаясь, мгновенно сел в кровати. Комната на секунду осветилась разноцветьем, и тут же донеслось озорное детское «ура!». И снова залп.

Саша вышел во двор, где угадывалось невидимое многолюдье. Опять залп, и сверкающие букеты поднялись в небо. Рядом оказался мальчонка. Саша спросил у него:

— Это что такое?

— Салют! Наши город взяли!

— Какой город-то?

— Большой! Двадцать залпов! — объяснил мальчонка и исчез в темноте. Саша стоял неподвижно и слушал мирные залпы.

В восемь утра Алик барабанил в Сашино окно и декламировал:

— Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало!

Саша как был в трусах подошел к окну, распахнул его и осведомился хрипло:

— Который час?

— Восемь. Господи, перегаром-то несет! Ну, теперь я за тебя возьмусь!

— Что-то ты, пескарь, разговаривать много стал, — мрачно отметил Саша.

— Разговаривать мне некогда. Вот ключ, пойдешь к нам. Я картошки сварил, кастрюля у меня под подушкой. Подсолнечное масло и капуста на столе.

— Ваши когда появятся?

— А я знаю? Я доктор? Я их неделями не вижу.

— Ах, а мне Иван Павлович позарез нужен, посоветоваться!

— Со мной посоветуешься. Будь. В школу опаздываю.

— Бывай, двоечник!

Алик побежал, размахивая портфелем, на ходу обернулся, поинтересовался:

— На свой вечерний прием ты меня приглашаешь?

— Ты же все равно припрешься, — безнадежно догадался Саша.

— Приглашенье с благодарностью принимаю! И уж будь уверен — много пить тебе не дам! — издалека почти пропел Алик и исчез. Саша сморщил нос от счастья и стал одеваться.

То был его второй дом. Сюда он первый раз вошел пятнадцатилетним подростком, влюбленным в старшую сестру Алика Ларису. Потом он полюбил их всех, а Ларка стала просто хорошим дружком. Безотцовщина, шпана, он, таясь и стесняясь, признал для себя в Иване Павловиче тот мужской отцовский авторитет, без которого так часто ломается мальчишеская душа.

Саша осмотрел обе комнаты. Чистенько, уютно, бедновато. Книг, правда, много. Он подошел к полкам, ласково погладил коленкоровые корешки. Что спасло его от уголовщины? Вот этот дом и книги из этого дома.

Под Алькиной подушкой он нашел завернутую в полотенце и запеленутую в газету кастрюлю. Развернул ее и открыл крышку. От картошки пошел легкий пар и дьявольский аромат.

Бритый, умытый, сытый, с оранжевым томиком «Водителей фрегатов» в руке, он не спеша шествовал пустынным Амбулаторным к Тимирязевскому лесу. В коломянковых брюках, в вельветовой довоенной курточке боевой капитан стал юнцом. Студент-первокурсник по виду.

Саша вышел к путям Московско-Рижской железной дороги и только переступил первый рельс, как раздалось:

— Стой! И назад! Прохода нет!

Солдатик с длинной винтовкой наперевес грозно глядел на него.

— А как к лесу пройти? — недоуменно спросил Саша.

— В обход! — И все тут. В обход так в обход. Саша пошел в обход. У платформы Красный Балтиец тропинка к лесу была просто перекрыта могучей рогаткой из колючей проволоки. Пришлось возвращаться назад.

Лишь через Большой Коптевский проход был открыт. Перейдя пути, Саша поднялся на высокую опушку леса. Опушку грело скромное апрельское солнце, и потому отсюда не хотелось уходить. Саша нашел кучу нешкуреных сосновых бревен, уселся, предварительно рукой проверив чистоту округлой поверхности, на теплый янтарный ствол и огляделся. Вдали и внизу, забитые десятками вагонов, были разъездные пути, по которым безнадежно и бестолково мыкалась маневровая «овечка».

— Отдыхаем, Сашок? — задали вопрос за спиной. Саша обернулся.

С ведром в руках стоял мальчик-старичок Семеныч и улыбался.

— А ты все трудишься. Апрель, а ты уже по грибы…

— Мои грибы для согрева костей. — Семеныч наклонил полузаполненное ведро с угольной крошкой. — Ты-то при паровом, а мне печь топить надо.

— И пускают к путям?

— Так кто ж к добру пустит? Ох и добра здесь! Туда, — Семеныч махнул, рукой на запад, — продовольствие и боеприпасы, оттуда — и станки, и мануфактура, и бог знает что! Государственные трофеи. Ты-то трофеев много привез?

— Где уголь берешь? — Про трофеи Саша будто и не слышал.

— На выезде, у бункеров. Паровозам крошка ни к чему, а мне как раз.

— И разрешают?

— Разрешают, Саша, разрешают. Допросил? Тогда я пойду.

Он взглянул на Сашу немигающими осторожными насмешливыми глазами. Старичок как старичок. В стеганке, в жеваной полосатой рубашке, в штанах из чертовой кожи, заправленных в кирзу. Саша ответил пугающим (он это знал) взглядом не то сквозь, не то мимо и апатично зевнул. Но Семеныч не убоялся и, мягко улыбнувшись, еще раз предопределил свой уход вопросительно:

— Так я пошел?

Он ушел. Саша вздохнул жалобно и раскрыл «Водителей фрегатов». С гравюры на него грозно, совсем как тот путейский часовой, смотрел неистовый искатель Джеймс Кук.