Поединок. Выпуск 13

Франка в буфете не оказалось. Я подошел к его жене. На ней были черно-бурые меха, дьявольски пахнущие французскими духами. Она держалась в манере сломанного цветка, что должно было произвести на Жанена несомненное впечатление. С ней была неразлучная Имен, тоже в мехах, с французским флажком в руке, — вздернутый носик, великолепные веселые глаза, — стиль кокотки, что, по-моему, здесь гораздо более к месту.

Дамы накинулись на меня с вопросами о сегодняшнем банкете. Весь Омск взбудоражен этим банкетом. Ни одной свободной портнихи. Дамы сами переворачивают довоенное тряпье, — Жанен должен увидеть, что революция революцией, но русские женщины, как всегда, на высоте.

Я еще раз заговорил с Магдалиной Франк о полковнике Уорде. Она все еще колеблется, — по-моему, от лени. Ее чем-то нужно пришпорить. Франка я нашел на перроне. Он тряс за грудки низкорослого, в сосульках, солдатика, — у него болталась голова, и, как от лошади, шел пар, в руках держал поднос с хлебом-солью.

— Опоздал, сукин сын!.. Шомполов захотел! Иди, иди к барыне, мерзавец! Да не урони!

Он толкнул солдатешку в дверь, сунул застывшие руки в карманы полушубка, накокаиненными глазами глядел на дымы, застилающие морозное солнце. Я спросил его об английских фуфайках. Он опять обозлился:

— Русскому командованию нечего впутываться в дела Уорда. Раз он фуфаек не дает, значит, имеет основание. Еще Жанен приедет, тоже будет распоряжаться. Вообще, — публичный дом!..

— Планы Уорда смелы и решительны, — сказал я Франку, — Жанен, конечно, будет им противиться. Мы должны поддерживать Уорда всеми силами. Ты согласен?

Для меня не было сомнений, что отсутствие в почетном карауле Мидльсекского батальона будет принято как враждебный ход со стороны Англии. Директория, разумеется, в таких тонкостях не разбиралась, понимает это один Колчак (он замещает главнокомандующего генерала Болдырева, так как тот внезапно уехал на фронт). Тем более знаменательно его замечание Уорду, сказанное в форме скорее дружеского упрека. А по существу, он должен был бы намылить голову англичанину.

Поезд подходит к семафору. Все вываливаются на перрон. Четыре военных оркестра дуют «Марсельезу». В облаках пара проносятся два курьерских паровоза. На площадке салон-вагона генерал Жанен. На нем короткая французская шинель с бобровым воротником. Серого каракуля кепи, блистающая золотом шнурков (наши дамы обмирают). Он коренаст, среднего роста, с бородкой, густой румянец, строгие галльские глаза. Ему лет сорок. Едва он подносит руку к кепи, — двойная шеренга красильниковских казаков неистово орет «ура!». Атаман в административном восторге. У Колчака каменное лицо. Уорд дымит трубкой. Жанен хочет говорить. Атаман простирает руки вдоль фронта. Жанен начинает на прекрасном русском языке, отчеканивая слова по-гвардейски:

— Рад снова видеть русских орлов...

Красильников, казаки, не выдержав, снова ревут «ура!». Жанен с улыбкой здоровается с членами директории; у этих, кстати сказать, вид крайне жалкий: ради демократического кокетства они — в стоптанных валенках и обтерханных шубах. Затем Жанен здоровается с Колчаком. Происходит как бы очень короткая, но торжественная пауза. Дамы задыхаются от любопытства. Жанен передает ему приветы от президента Вильсона, от генерала Марша, с которым он виделся в Нью-Йорке. Колчак не успевает ответить. Дама-благотворительница, самарская купчиха Олимпиада Ивановна Курлина, выхватывает у здешнего купчины Савватия Мироновича Холодных серебряный поднос с хлебом и солонкой (по крайней мере, человек двадцать стоят с хлебом-солью) и кидается, как в церкви, на колени перед Жаненом.

— Спаситель! Же сюи а во пье! — с ужасающим акцентом, но упоенно.

Жанен втягивает голову в плечи, раздаются бурные аплодисменты, все улыбаются, все растроганы, у Курлиной текут слезы, Жанен поднимает ее и целует.

Жанена ведут в вокзал. Хор кадетов и учениц института благородных девиц затягивает какую-то французскую песенку сочинения омского танцмейстера Теставена. Жанен любуется детьми, но пение слишком затягивается. Выручает атаман Красильников, — в облаке морозного пара влетает с перрона, за ним — казаки, и — во всю глотку — с присвистами:

Нам, казакам, не годится
Пехотинский русский штык,
На седле у нас девица,
А на пике большевик!

В общем, все это похоже скорее на восторг, чем на заранее обдуманную встречу. Жанен наконец отбывает в автомобиле Колчака, убранном бело-зелеными лентами.

Ко мне подбежал мальчик, до колен закутанный в мамкину шаль. С ревом ткнулся мне в колени. Я нагнулся, — в лукавых глазах ни слезинки, и в моей руке мятая записка. Я понял и поспешил сунуть ее в карман. Мальчик исчез. Подошел Франк.

— Я еду с Уордом. Проводи, пожалуйста, жену, она ждет в моей машине.

На Магдалину приезд Жанена произвел впечатление. В автомобиле, царапая замерзшее стекло, она сказала: