Поединок. Выпуск 13

Манцев наклонился над убитым Климовым:

— Эх ты, штабс-капитан. Сам хотел. Честь свою офицерскую берег... Мартынов, задержанного сюда, пусть опознает убитого.

Подошел Козлов:

— Ушел второй, товарищ Манцев.

— А оцепление?

— Обмишурились чуток, у него окно из гальюна на другой двор выходит, выпрыгнул, сволочь.

— Товарищ Мартынов, — из дверей гостиной вышел Данилов, — тут золота много.

Манцев вошел в гостиную. Часть монет рассыпалась на полу, остальные лежали на столе.

Василий Николаевич взял в руки золотой квадрат, поднес к свету: гордый профиль в шлеме отчеканен по золоту.

— Это монета Древней Эллады, — сказал Данилов, — огромная ценность. Их в музей надо, товарищ Манцев.

— Ты разбираешься в монетах?

— Мальчишкой собирал.

— Вот и прекрасно, делай опись.

— Так, товарищ Манцев, их же здесь...

— Пиши, Данилов, достояние республики требует тщательного учета.

Он замолчал. Потом сказал вдруг:

— А что же я его сестре скажу?

— Что, товарищ Манцев? — повернулся Данилов.

— Ничего. Ты работай.

Климова похоронили на Ваганьковском, рядом с могилой матери. Над кладбищем кричали вороны и падал снег.

Мартынов вдруг увидел, что снег не тает на лице покойного, и это странное открытие вдруг объяснило ему смысл слова «жил». Климова больше не было.

Падал снег, плакала Елена, кричали вороны.

Потом взвод милиционеров поднял винтовки, и птицы разлетелись, спугнутые залпом.

Вырос над могилой холмик, и Мартынов думал о странностях судьбы. Пройти всю войну, не жалея себя, одному вступить в схватку с бандитами и погибнуть от руки человека, которому он так верил. Уходя, Мартынов оглянулся: свежий холм земли казался неестественно черным на фоне девственно-белых сугробов.

Москва. Февраль 1919 года

Копытин шел по занесенному снегом Рождественскому бульвару.

День выдался морозный и солнечный. Снег яростно скрипел под ногами. Копытин шел по узкой вытоптанной тропинке, помахивая щегольской тросточкой.

— Поручик Копытин?

Копытин повернулся.

Перед ним стоял человек в черном пальто с бархатным воротничком, серая барашковая шапка чуть сдвинута на бровь, усы закручены.

Все-таки как ни переодевайся, а офицера за версту видно.

— Поручик Копытин? — повторил неизвестный.

— С кем имею честь?

Незнакомец снял перчатку. На ладони лежала половина медали «В память войны 1812 года».

Копытин расстегнул шубу, из жилетного кармана вынул вторую половину, протянул связному.

Тот совместил половинки:

— Все точно. Господин поручик...

— С кем имею честь?

— Ротмистр Алмазов-Рюмин.

— Слушаю вас, господин ротмистр.

— Господин поручик, командование недовольно вашей работой.

— То есть? — Копытин усмехнулся, дернул щекой.

— Где активные действия, где организованное уголовное подполье? Кроме того, нам известно, что вы совершили несколько крупных экспроприации, но где средства?

Копытин молчал.

— Помните, что у нас в организации состоят чины полиции. Люди, прекрасно знакомые с уголовным миром. Мы знаем все, что вы, ну... как бы сказать...

— Граблю? — зло выдавил Копытин.

— Изымаете, до последней копейки. Вы, поручик, просто недооцениваете нашу службу. Через неделю ждем денег. Адрес вам известен.

Алмазов-Рюмин резко повернулся и зашагал в сторону Петровки.

Манцев стоял, прислонясь к теплому кафелю голландки, и слушал Мартынова, меряющего шагами кабинет.

— Мы все обдумали. Пойдут они к Васильеву. Мы их возьмем. А дальше? Собан-то опять уйдет, и Копытин тоже.

— Ну и что ты предлагаешь, Федор?

Мартынов подошел к Манцеву, наклонился.

— Есть план, — азартно сказал он.

— Излагайте.

— Мы решили так...

Собан и Копытин играли в карты.

— Карта тебе прет, Витя, как из параши.

Копытин подтянул к себе выигрыш:

— Ничего, Коля, карта не лошадь, к утру повезет, — Копытин начал быстро сдавать карты.

Собан взял, поглядел, бросил:

— Я тебе что хочу сказать, Витя. Интересовались тобой.

— Кто? — дернул щекой Копытин.

— Солидный мужик. Раньше в сыскной служил.

— Что ему надо?

— Не сказал.

— Хочешь, я тебе скажу? — Копытин перегнулся через стол. — Хочешь?

— Не психуй, гнида, — Собан оттолкнул Копытина.

— Так вот, они хотят, чтобы мы с тобой часть взятого офицерскому заговору отдавали.

— Точно?

— Я же, знаешь, зря языком не бренчу.

— Значит, — усмехнулся Собан, — опять експлатация. Мы бери, а им отдавай. Не выйдет.

— Нет, ты не знаешь этих людей. А я их знаю.

— Витя, ты кто будешь? А то о тебе разное говорят.

— Я офицером был. А теперь свободный человек. Мне не нужны ни белые, ни красные. Жить хорошо хочу. Поэтому слушай меня, Николай.

Копытин достал портсигар, щелкнул крышкой, протянул Собану.

Они закурили.

— Ты, Собан, дурак. Не прыгай, сиди тихо. Дурак. Все ты можешь в налете взять. Цацки, деньги, жратву. Все, кроме ума.

— Ишь, падло, как заговорил, — лицо Собана налилось, губы стали тонкими и жесткими.

— Ты глазами не зыркай. Я не из пугливых. Я на Юге в карательном отряде служил. Насмотрелся того, чего тебе с твоими сопливыми мокрушниками никогда не увидеть. Они кровью хвастают. Так я ее за день проливал больше, чем они за две жизни.

Лицо Копытина обострилось, глаза стали прозрачными и страшными, тиком пошла щека.