Поединок. Выпуск 2

Первый раз Алексей очнулся еще в машине. Он лежал на носилках в «Скорой помощи». Или это ему только показалось, что он очнулся. Второй раз пришел в себя, когда она резко затормозила, и услышал слова встречавшего врача — пожилой полной женщины, участливо сказавшей грудным голосом:

— Ну и слава богу, что очнулся!

— Что, автогонщик? — голос принадлежал соседу по палате, возлежавшему на сооружении, лишь отдаленно напоминавшем кровать: широкая доска была положена прямо на козлы. Спрашивавший не шевелился, только глаза его смотрели на Воронова косо и насмешливо. — Прибыл, значит, в наш лагерь? Где тебя гробануло? На «Жигулях» небось?

— Не я был за рулем, — словно это могло служить оправданием, сказал Воронов.

— А-а... — протянул парень.

Вошла врач и прикрикнула на говорившего:

— Сидоров! Помолчите хоть немножко!

— Ну, как дела? — спросила она, присаживаясь на койку. — А ты в рубашке родился. Теперь сто лет жить будешь. Чудо какое-то — тридцать семь дырок и ни одной трещинки, ни одного перелома! Какурин сказал, что от машины лепешка кукурузная осталась. Судьба, голубчик. — Она как маленького погладила его по голове. — Тут к тебе приходили. Из Москвы. Но я не пустила. До завтра лежи тихонько и старайся не двигаться. Кто знает, какой силы сотрясение!

Первым наутро, после завтрака, вместе с врачом в палату вошел инспектор Какурин. В белом халате, накинутом прямо на мундир, Константин Степанович напоминал побитого пса, настолько виноватым было выражение его лица.

Воронов ободряюще улыбнулся ему.

— Ах, старый хрен! Моя вина! — запричитал он. — Две дырки ведь паршивцу сделал, а вас к нему посадил. Надо же!

— Глупости! Тут не угадаешь. Лучше скажите, что произошло? — Воронова не столько интересовали причины аварии, сколько он хотел отвлечь Какурина от причитаний. И тот клюнул. Сел на предложенный стул и начал:

— Так вот. Научили дитятю богу молиться, он и лоб расшиб. В шоферской профессии нос задирают, прости господи, раньше, чем успевают высморкаться. Так вот. Сказали, держись правой стороны, а он аж к обочине жался, так правила соблюдал. Ну и завалился передним правым колесом на глину. Когда в испуге руль крутанул, бетон и попридержал то колесико. Остальное — как волчком. Шесть раз вы крутанулись.

Вслед за Какуриным заявилась Лариса. Она прошла к кровати тихо и, увидев смеющиеся глаза Алексея, заревела навзрыд. Никакие уговоры, никакие попытки вызвать к жизни Ларискино саркастическое отношение ко всему не помогали. Отревевшись — Алексей терпеливо ждал, — она спросила:

— Аварию подстроили, да, покушение?

— Увы, обыкновенная случайность. И никакой романтики. Сыщик Воронов чуть не погиб, упав с горшка...

В шутке Воронова Лариса уяснила себе лишь слова «чуть не погиб» и вновь заревела.

— Ну, Лора! — не выдержал Алексей. — Хватит реветь. Я же...

Вошла врач, словно дежурившая у двери.

— Милочка, так не пойдет! Я вас пустила настроение ему поднимать, а реветь мы тут сами мастера. — Она взяла ее за плечи и повела к двери.

Лорка, своенравная, капризная Лорка, позволяла незнакомой женщине обращаться с ней, как с ребенком. Это было что-то новое.

— Я вернусь...

— Завтра, завтра... — проворчала врач. — Раньше не пущу... Слезы по мужу выплачешь дома...

А потом чередой шли проведовавшие, Лариса навещала каждый день. И больше не ревела, только молча смотрела на исхудавшее, осунувшееся лицо Воронова, на резкие складки, углом легшие возле рта. Шли сослуживцы. Дважды звонил Стуков, передавал привет от полковника Жигулева, всех ребят, но о деле молчал, и Алексей понимал, что спрашивать еще нельзя. Для этого в палате было слишком много народу, а встать — не позволяли врачи.

К исходу третьего дня он чувствовал себя уже совершенно здоровым, но эту его точку зрения совершенно не разделяла врач, которую он мысленно прозвал «квочкой» — так заботливо и неутомимо сновала она по палатам, опекая всех и всякого.

— Нет, голубчик, — говорила она в ответ на просьбу Воронова выписать поскорее. — Коль попал к нам — отлежишь свое! В следующую катастрофу попасть еще успеешь! Да и гарантий нет, что так же легко отделаешься.

На том и порешили.

Еще два дня он пролежал, отсыпаясь, как на курорте. Просыпался, кажется, только для того, чтобы поесть, принять друзей да послушать бесконечные шоферские рассказы соседа, лежавшего уже второй месяц на доске с тяжелым переломом позвоночника.

Воронов не знал, что сонливость была ответной реакцией организма, как пояснила потом врач, на тяжелую встряску. А пока каждый час без сна становился для него все мучительнее — не давали покоя мысли, как у них там, с мишеневским рейсом...

26

Забирал его из больницы Стуков. В машине Воронов спросил:

— Как операция? Не томи душу! Едва дождался выписки, чтоб ей провалиться, этой больничной жизни!

Стуков согласился: