Поединок. Выпуск 9

— Вы летите туда не как техник, а как переводчик.

— Переводчиком — ни за что! Я не попугай! Я не смог стать пилотом из-за близорукости, но я механик, а главное — специалист по вооружению, стрелок, и хочу летать и бомбить фашистов.

— Но «Нормандия» — истребительная часть. И в самолете-истребителе есть место только для пилота.

— В таком случае я отказываюсь быть добровольцем в «Нормандии».

Он упрямо стоял на своем, спорил, и майору Мирлессу понадобилось еще трижды беседовать с ним, чтобы в конце концов убедить:

— Подумайте, ведь большинство парней из «Нормандии» не знают ни слова по-русски, они чувствуют себя потерянными в этой стране, столь отличающейся от нашей. Кроме того, начинается наступление под Ельней, и командир Пуйяд никогда еще так не нуждался в человеке, который свободно говорит по-русски и сможет, находясь на передовой, осуществлять радионаводку и вызывать истребителей «Нормандии» для поддержки наземных войск.

Игорь Эйхенбаум согласился, но все равно некоторое время был твердо уверен, что прибыл в Советский Союз не драться с врагами, а просто повторять чужие приказы.

— Итак, — в последний раз спросил Мирлесс, — даете ли вы согласие?

— Да, мой майор. Но поймите меня — мне не хотелось бы быть только переводчиком.

Майор Мирлесс оказался прав: профессия фронтового переводчика — это не только перевод, это — непрерывное действие. И особенно в полку, где почти никто из пилотов не говорил и не понимал по-русски. Правда, некоторые слова понимали все: «давай, ами француз, давай», «от винта», «есть», «прием, прием», «француз, мерси» и, конечно, — «Орел», «Смоленск», «Орша»…

На фронте его ждали самые разнообразные поручения и наиболее трудная и опасная для переводчика военная работа — радионаводка на передовой… Он разыскивал своих пропавших без вести товарищей, летал в партизанские отряды.

Но тогда, 18 сентября 1943 года, на тегеранском аэродроме, имея в руках билет до Москвы, он не представлял еще себе всего круга будущих обязанностей.

Вместе с ним летел Поль Пистрак, тоже с детства знавший русский язык и тоже до конца войны — бессменный переводчик полка.

Остановка в Астрахани. Первое, что они видят, — огромный эвакогоспиталь, расположенный недалеко от древней кремлевской стены. Они поражены количеством тяжело раненных. Некоторые забинтованы с ног до головы, многие на костылях, кто-то не в силах самостоятельно идти, опирается на плечи товарищей, кого-то несут на носилках.

Какие же тяжелые бои идут в Советском Союзе — вот первая мысль, которая приходит мне в голову. Это первый непосредственный контакт с «русской» войной, и мне не забыть его по сей день. Во мне закипает злоба. Скорее на фронт! С этого момента и все время потом я знаю: здесь, в России, идет беспощадная, не на жизнь, а на смерть, война с фашизмом. А ведь я видел войну в Сирии и в Англии. Но там она не всегда ощущалась, порой о ней удавалось забыть. Здесь же она была с тобой каждую минуту.

19 сентября 1943 года. Сталинград… Им дали возможность увидеть город с высоты бреющего полета. Самолет описал несколько кругов над городом и над Волгой. Круги эти навсегда запечатлелись в его глазах, потому что это были круги ада.

Город Сталинград имел шестьдесят километров в длину, и все эти шестьдесят километров были сплошными развалинами. Разрушения в таком масштабе даже трудно было себе представить. Балки, трубы — все перевернуто, искорежено, покрыто ржавчиной и дымом. Куски стен с оконными или дверными проемами, кучи щебня, обломки пушек, танков, гражданская утварь. Если не всматриваться, то видишь кругом только изуродованные балки и — камни, и камни, и камни.

Как военный, я понимал, что это была за битва и чего стоила русским победа.