Поединок. Выпуск 9

Признаться, были среди павших парни, которых он почти не знал, едва помнил в лицо, так быстро они «спускались». Так нашел он однажды письмо, написанное командиру полка Пьеру Пуйяду. Летчик признавался, что скрыл от командира правду, что у него совсем не столько налетано часов, как он сказал, что чувствует он себя совершенно не готовым к этим страшным боям в русском небе. Дата на письме была, однако, давняя. Летчик так и не решился его отдать, предпочтя погибнуть, чем покинуть строй. Но у Пуйяда глаз был зоркий, он по одному взлету определял истинную квалификацию новичка. Это не раз мучило его: отослать на многомесячные тренировки или пусть уж набирается опыта в боях? Страх перед отправкой на «тыловой тренаж» был у новичков столь велик (Пуйяд читал этот страх в их глазах), что так он ни разу на это и не отважился. А потом корил себя… за Жана де Сибура… за Жана Рея… Хотя… война же! А на войне, как на войне.

Им положен был один из лучших рационов Советской Армии. Новичкам, приходившим в полк, ветераны поясняли: все хлебные районы у России захватили боши! Тяжко небось во Франции, но разве так, как здесь? Капитану де Панжу в самую лютую распутицу первой весны пришлось отправиться на поиски пропавшего где-то между Орлом и Ельней младшего лейтенанта Александра Лорана. Уже, однако, пахали. У него перевернулось сердце: впрягшись в плуги, пахали женщины и дети. С высоты в полсотни метров он мог разглядеть даже лица: останавливались, не зная, бросаться в кусты или приветственно взмахнуть рукой. Свой, свой, вон звездочки на крыльях, хотя и странно окрашен нос. Капитан летал, высматривая Лоранов «як», наконец, заметил, сел посреди деревни и тут же был зван к чаю. Номер рациона-угощения определить бы он затруднился, но одно ему было ясно: на стол несли последнее. Лоран прожил тут четыре дня, сажая картошку, сея хлеб.

— Вот бы еще «як» приспособить под сев или пахоту! Да тут разве бензин найдешь… Я из-за бензина сел, — повинился он.

— Кончился? Мы тебя пропавшим без вести числим, пропащая твоя душа, — выговаривал де Панж, — а он тут, видите ли, пашет да сеет. А если б сельсовет не сообщил про тебя в полк? Так бы и остался тут навеки?

— Во-первых, в сельсовет я про себя сообщил сам. Во-вторых, если уж оставаться, так я бы в Туле.

Капитан знал, почему в Туле. Знал это и весь полк: Лоран влюбился. Тулячка Рита уедет с ним после победы в Париж и сделается мадам Лоран. В полковом журнале рукою де Панжа, через цензуру коллективного чтения, история эта написана по-мушкетерски галантно: чуточку с юмором, но всегда уважительно. Впрочем, какая же война без пахоты и жнивья, без любви и дома, без разлук и встреч, когда это-то мы от врага и защищаем?

В 19 часов 30 минут какая-то патрульная пара по тревоге поднялась в воздух. Через полчаса она вернулась в Дубровку.

«Никаких происшествий», — записал капитан де Панж и вдруг спохватился: «Надо же! Чуть вообще не забыл отметить событие, которое наложило такой важный отпечаток на нынешний день. Сегодня, 6 июня 1944 года, открыт второй фронт!»

Открыт на северном французском побережье, в Нормандии, чье имя носит полк.

Только через полтора года вот он, ответ тем русским солдатам, что зимой сорок второго при свете коптилки читали тревожную сводку Совинформбюро… А русский фронт уже громыхал на западных границах. Вспаханные вручную (или, лучше сказать, вплечную) поля заколосились хлебом.

Полк патрулировал над Березиной. Сто с лишним лет назад здесь кончилась слава великой армии Наполеона. Зачем он шел сюда, что надо было ему в таких далях? Одного летчика, прогулявшегося как-то в деревню Любавичи, местный поп, сообразив угощение с самоваром и водкой, повел показать избу-музей. В селе были и мужчины, уже правившие крестьянский труд, хотя вчера только из лесов, из партизан. Сто пятьдесят наполеоновских солдат положили предки этих людей вилами и топорами. Избу немцы подожгли, но оружие наполеоновское, и обгорев, осталось цело: пищали, мушкеты. К ним теперь добавляли немецкие автоматы, каски, разбитый пулемет…

Пилот Ив Фору, после того как «приземлился» и попал в госпиталь, почувствовал себя здесь вроде как музейный экспонат. «На меня ходили глядеть… Но «звездой» я был недолго, потому что в лазарет привезли русскую летчицу Соню». Он сбил лишь один фашистский самолет, а она уже три, «и я испытал что-то вроде комплекса, когда всеобщий интерес переключился с меня на нее»…