Поединок. Выпуск 9

Он кинулся к окну миссис Ребус. Шура схватила его за рукав:

— Насчет заграницы… Как же, слушайте?

— Задушу и выкину за борт… Спасайся. Бегом…

Жест его был настолько выразителен, что Шура молча замахала рукой, пустилась бежать. Ливеровский стукнул в окно миссис Ребус:

— Алло… Что с негром?

Жалюзи сейчас же отодвинулись. Каюта была освещена. Негр неловко сидел на стуле, — голова запрокинута, лицо закрыто ватой.

— Ликвидировали? — прошептал Ливеровский.

Эсфирь высунулась, жадно вдыхая ночной ветер. Ладонями потерла виски, провела по глазам, приводя лицо в порядок…

— Что — убит?

— Нет, — сказала Эсфирь хриповато. — Хлороформ…

— Напрасно было… Оригинал рукописи он передал профессору, а копия у Гусева.

— Скоро вы кончите с ними?

— Жду, — через несколько минут будет перекат, — мелкое место… Нужно, чтобы Хренов с Бахваловым могли все-таки спастись вплавь… Значит, негра брать живым не хотите?

— Он этого не хочет.

— Та-ак…

Эсфирь — с мрачной яростью:

— Повторилась забавная история с прекрасным Иосифом! (Она покосилась на завалившееся на стуле тело Хопкинсона)… О глупец… О мерзавец… Я сделала все, что в женских силах… — Почти нежно: — Нулу-Нулу должен умереть…

— Пока держите его под наркозом… Когда начнется суматоха, выкинем в воду, не так тяжел.

— А если нам помешают?

— Тогда вы его разбудите… Вас-то он не выдаст… Влюблен же со всеми африканскими страстями…

Как от пощечины, Эсфирь вытянулась, носик — все вытянулось у нее:

— Кто вам дал смелость так разговаривать со мной?!

Короткими свистками пароход стал вызывать на нос матроса — промерять глубину. Долетел голос: «Есть наметка»…

— Это перекат, — Ливеровский отскочил от окна. — Готовьтесь, миссис Эсфирь… Бегу вниз.

В буфете цыганки пили вино и гладили по щекам профессора Родионова. Цыган с профессионально-загадочной улыбкой, склонясь над гитарой, перебирал струны. Педоти спал за столом. Мистер Лимм, тараща глаза, слушал Хиврина:

— Понимаешь, мистер, у меня странный психоз: одновременно я люблю пять женщин, куда там — больше. Так, я пошел к доктору…

Лимм, едва ворочая языком:

— Что же тебе сказал доктор?

— Доктор сказал: валяйте… Чудак какой-то… А ты знаешь — как меня любят в Эсесер? Как-то за ужином один нэпман в экстазе вынул вставной глаз и подарил мне: больше, говорит, у меня ничего не осталось…

— Я с ума сойду в этой стране, — с большим трудом выговорил Лимм.

Профессор вдруг вскочил, потянув за собой одну из цыганок, глядя не на нее, а куда-то в неопределенность расширенными глазами:

— Понял! Я понял Нину, я понял себя! Человека нужно заслужить! Чем заслужить? — ты спросишь, цыганка… Интенсивным половым влечением, — ответили вы… Бррр… Нет… Неутомимым желанием стать вместе с этим человеком более совершенным, более совершенным орудием творчества… Любить ее трудовые руки, любить ее светлый ум… Пусти, я должен ей сказать это… Впрочем, я ничего не скажу… Пой, пой мне, степная красавица… Под твои песни плакали великие поэты… Я нашел путь к человеку!

Цыган перебрал струны, махнул грифом гитары, цыганка повела плечами, запела диким низким голосом… В буфет вбежал Гусев:

— Все — наверх! — крикнул он резко. — Тащите американцев, не медлите ни минуты!.. Кончай бузу!..

Раздались короткие свистки парохода, вызывающие матроса с наметкой на нос. И сейчас же послышалось приближение толпы. Гусев оторвал профессора от цыганки и, толкая к выходу:

— Спасай рукопись, спасай жизнь!..

Первым в буфет ворвались взлохмаченный мужик, бывший дьякон, губастый парень и двое-трое пьяных… В глубине мелькнули настороженные лица Хренова и Бахвалова… Нападавшие бросились молча… Зазвенело стекло… Командный голос Хренова:

— Этих двоих… Бей!

На плечах Гусева повисло двое. Он пошатнулся. Профессор исчез в свалке. Слышались грузные удары кулаков, сопение. Полетели бутылки со столов, Хиврин в панике полез на стойку:

— Я же враг, враг… В бога верю!

Враз завизжали цыганки так страшно, будто обеим всадили по сапожному ножу в живот. Через прилавок перемахнул Ливеровский и заслонил собой американцев; на лице, напряженном и страшном, застыла улыбка игрока, поставившего на карту все… Захрипел голос заросшего мужика:

— Дай вдарю, дай вдарю…

Клубок тел, машущих кулаков выкатился из буфета, и с двух сторон в свалку кинулись с ножами Хренов и Бахвалов. Грохнул выстрел, другой. Вся куча тел исчезла в темноте за ящиками.

Лимм и Педоти, готовые сдаться, помахивали носовыми платками. Лицо Ливеровского при каждом выстреле искажалось мучительной гримасой… Сквозь зубы:

— Сволочь! — и, нагнув голову, кинулся из буфетной туда, где все громче раздавались удары, вскрики.

— Неужели началось? — вопил Хиврин…

…Куча дерущихся прокатилась по узкому переходу четвертого класса; повсюду мелькали испуганные лица пассажиров. Набатно звонил колокол. Пароход давал тревожные свистки. Из-за ящиков метнулось со взъерошенными усами лицо капитана; оно кричало:

— Воду, воду! Давай!