Поединок. Выпуск 9

«…Ветераны полка, побыв недолго в Москве, скоро поедут во Францию в отпуск на пару недель. В 11 часов мы нанесли визит в военную миссию, где генерал Пети предложил тост в нашу честь. В 18.30 мы прощаемся с ветеранами, которых мы увидим теперь не раньше, чем через несколько месяцев, и отправляемся на вокзал…»

Пора! В последнем тосте сдвинуты бокалы. За окном уже урчат машины, поданные, чтобы отвезти полк на вокзал. Роли, кажется, окончательно перепутываются: те, кто остается на фронте, оказываются «уезжающими», во всяком случае, они уезжают первыми. Де Панж протягивает кому-то из них журнал. Полковник Пьер Пуйяд, хотя отныне уже не он, а майор Луи Дельфино командует полком, едет на вокзал и с каждым прощается так: сначала под козырек, потом следует пожатие протянутых рук, потом короткое мужское объятие с хлопаньем друг друга по плечу. Снова под козырек, уже к другому, а по пути рука быстро, как бы вскользь, смахнет с ресницы слезу. И так сорок раз.

Плачьте, мужчины! С миром расставаться трудно, но куда труднее с войной.

Кто-то, видно уже в поезде, докончил отчет этого дня:

«В 20 часов мы покинули Москву в сильно расстроенных чувствах, но с надеждой, что в прусском небе мы пожнем урожай побед, которые стяжали за время осенней кампании…»

По черной нитке рельсов, по бескрайней белой простыне поезд помчал обратно на фронт полк «Нормандия — Неман». Где-то по обочинам этой нитки, в одиночных и братских могилах, а зачастую и в безвестных, полегло уже тридцать три французских летчика; еще девять едут навстречу своей смерти. Еще нельзя этого знать, еще только… нет, уже декабрь сорок четвертого, но еще не кончен счет победам и смертям, еще идет война, однако один итог уже бесспорен, уже можно его подводить, да он уже и подведен. Франция и СССР только что заключили договор о союзе и взаимной помощи. Ради этого полк и был полным составом вызван с фронта советским командованием и приехавшим в Москву президентом временного правительства Французской Республики генералом Шарлем де Голлем. Чистили сапоги, драили пряжки, достали парадную форму, зная, что являются не статистами на дипломатическое представление, а чуть ли не главными действующими лицами, без которых торжество было бы и не подлинно, и не полно. И если багаж каждого из них действительно потяжелел от двуправительственных наград, то, пусть и приурочено это было к событию, основанием для каждой нагрудной наколки послужил конкретный ратный труд и риск — что полковой, что личный. Война эта, как никакая другая на человеческой памяти, коллективизировала ратную работу, а вместе с ним коллективизировала и риск. Только сердце человеческое по-прежнему умирает в одиночку. Сердцам друзей дано лишь замереть от боли, чтобы она — рубцом памяти — затвердела навсегда.

Сто с лишним имен за три года, та́я в боях, но нарастая от пополнения к пополнению, включил в себя боевой состав полка «Нормандия — Неман». Сто разных биографий, разных характеров… Первый боевой командир «Нормандии» Жан Тюлян отказывался жить в избе и на любом новом аэродроме начинал с оборудования землянки метрах в двадцати от самолета, чтобы по тревоге немедленно взлететь. «Белое облачко, всего, казалось, на секунду разделившее нас в бою 17 июля 1943 года, — вспоминал Пуйяд, — скрыло его от меня навсегда…» Капитан-летописец Жан де Панж вослед полковому журналу военной поры рассказал о судьбах самых близких ему друзей, погибших в России, и вот, в частности, об одной из них — о капитане Альберте Литтольфе, сбившем 14 самолетов противника и погибшем за день до Тюляна:

«Как говорил Сент-Экзюпери, для Литтольфа было бы катастрофой умереть дома, в своей кровати. Когда спустя пятнадцать лет после войны в русском лесу были найдены его останки и доставлены во Францию рейсовым самолетом Аэрофлота, мы, с десяток ветеранов полка, пришли его встретить в Бурже. Мы были глубоко взволнованы и в то же время чувствовали, что сам он, Литтольф, иной судьбы себе бы не пожелал…»