Поединок. Выпуск 9

— Мало. Состав — четыре-пять стволов. Руководит Андрей Рокита, бывший уголовник, при немцах работал в полиции, был связан с гестапо. Сам родом из Смол. Действуют нахально. Нападают на крестьян, едущих с продуктами на базар.

— А куда они продукты девают?

— Думаю, есть посредник, который меняет их на ценности. Ты понимаешь, Борис, ведь не зря они у зубного врача Шнейдермана золото искали. Им ценности нужны.

— У них есть документы и наша форма. Перейдут границу — и ищи ветра в поле.

Токмаков достал папиросу, закурил, помолчал немного.

— Это точно, Сергей Петрович, значит, продукты они меняют. Надо посмотреть в городе, а вдруг выйдем на перекупщика.

— Смотри. Два дня тебе даю, потом в Смолы. Банду надо ликвидировать как можно скорее. Госпоставки на днях сдавать крестьяне будут. Сало, муку, мясо, картофель. Представляешь, если хоть один обоз попадет к Роките? С нас спросят, с милиции. И за людей, и за поставки.

Деревня Смолы. 9 сентября 1944 г. 10.00.

Бо-м!

Гудит колокол. Голос его несется над селом, над дорогой, над лесом.

По пыльной улице движется похоронная процессия. Впереди идет ксендз. Он смотрит перед собой спокойными глазами, произнося вполголоса молитвы.

Бо-м!

Шесть белых гробов из неструганых досок несут на широких вышитых рушниках.

Бо-м!

За гробами тяжело подпрыгивает на костылях Волощук. Он в чистой гимнастерке, с двумя серебром отливающими медалями «За отвагу» на красных заношенных ленточках.

Бо-м!

Вся деревня провожает в последнюю дорогу семью Капелюхов. Лица людей скорбны и неподвижны. Глаза, видевшие много смертей за эти пять лет, смотрят сурово и отрешенно.

Бо-м!

На улицу села выезжает «студебеккер». Шофер тормозит, пропуская процессию.

— Эй, мужики, кого хороните? — кричит шофер.

Бо-м!

Люди молчат. Не поднимают глаз. Словно не видят ни машины, ни солдат в ней.

Бо-м!

Сержант с недоумением смотрит на этих недружелюбных молчаливых людей.

Бо-м!

Похоронная процессия сворачивает к кладбищу. Неспешен ее путь мимо могил с поваленными, крестами, мимо свежих бугров земли с дощатыми пирамидками, увенчанными звездой, мимо белых немецких крестов над заросшими могилами.

В разрытую яму, опускают гробы.

Гудит колокол.

Из леса трое в куртках поверх советской формы наблюдают за похоронами. Один из них опустил бинокль, усмехнулся:

— Вон того в рясе, хорошо бы сейчас…

Он щелкнул пальцами.

— Да, — ответил ему другой.

— Так где хата Яруги? — спросил третий, крепкий, стоящий спиной.

— Хату, где мы были, помнишь?

— Да.

— Так не та большая, справа, а за ней. Смотри в бинокль. Будешь приходить к нему каждый вечер.

Перекрестие бинокля пробежало по домам и остановилось на одноэтажном маленьком доме.

— Этот?

— Да.

А над лесом плыл грустный голос колокола.

Райцентр. 9 сентября 1944 г. 12.00—24.00.

Чем дальше уходила война, тем размереннее и спокойнее становилась жизнь города. Он уже почти оправился от военных тревог, и только присутствие военных определяло его статус — ближний тыл. Военных было много. Их ежедневно выбрасывал в город железнодорожный узел, они приезжали в командировки, торопились на фронт из госпиталей и запасных полков. Интенданты, трофейщики, саперы, офицеры охраны тыла, службы обеспечения были подлинными хозяевами города.

Люди в военной форме стали привычны. Они как бы дополняли городской пейзаж.

Поэтому никому не бросались в глаза два вышедших из парикмахерской офицера. Такие, как все, в пилотках, в гимнастерках, видавших виды.

…Купили у торговки кулек с ягодами, подошли к кино. И дальше по городу. Ах, этот тыловой город! Сколько соблазнов таит он для людей, приехавших с фронта. Как мила им тишина и беззаботность. Как много нужно успеть за короткое время командировки.

Вон ресторан. Маленький, но ничего. Ресторан. И танго выплескивается на улицу. Щемящее, прекрасное старое танго. И голос женщины чуть хрипловато и грустно поет о любви. Заходите, офицеры! Выпейте, потанцуйте. Не вечна ведь командировка. Когда еще вы попадете в этот город. Наверное, никогда. Другие будут, а этот сотрется в памяти, растает. Мрачноватый, с узкими улочками, с обветшалой готикой домов, с распятием Христа за мутными от пыли окнами.

Вот площадь. А на ней — фотограф. Маленький, круглый человечек в полосатой рубашке и галстуке-бабочке. Он не снимает. Нет. Он колдует. Он может навсегда остановить мгновение. Одну секунду прожитой жизни. Остановить и подарить ее всем.

Съемные декорации. С аляповатыми лебедями и всадниками в черкесках.

Офицеры засмеялись и подошли к фотографу. Один из них снял пилотку, отдал товарищу, зашел за декорацию. Снимай, фотограф. Хочу быть джигитом в черкеске и на коне.

— За фотографиями завтра, — поклонился фотограф, принимая деньги.

Завтра так завтра. У них еще есть время. И день сегодня хороший и длинный. Они поблагодарили фотографа, угостили его папиросой.