Поединок. Выпуск 9

А Павел любил карабкаться на горы. Видеть, как внизу все шире раздавалась долина, буйно заросшая лиственницами и березами, как все у́же становилась река в белых бурунах, доставляло ему несказанное наслаждение. В его движениях, быстрой ориентировке на трудной тропе, профессиональной привычке опираться при подъеме на три точки — две руки и нога или две ноги и рука — чувствовался хорошо тренированный спортсмен-альпинист. Об этом говорила и вся его ладная росло-сухощавая фигура в геологическом диагоналевом костюме и болотных сапогах, стиснутая в поясе широким офицерским ремнем; с правого боку — кожаный планшет, пистолет в кобуре, слева пристегнуты геологический компас и кинжал в чехле. В руке он держал геологический молоток с длинной ручкой.

Через каждые двадцать — тридцать метров Павел останавливался и начинал постукивать молотком, откалывая образцы пород. За это время Лева успевал нагнать геолога. С него лило в три ручья, а дышал он шумно, как паровоз. Маленькие медвежьи глазки были красны от напряжения, густая и широкая, как лопата, борода, не растущая лишь на внушительном, картошкой, носу, лоснилась от пота.

— Что, Лев, тяжко? — усмехнувшись, спросил Павел и передал рабочему образцы пород.

— В гробу я видел… — сипло ответил тот, но так и не досказал, что именно он видел в гробу.

«Тяжелый человек! — в который раз подумал Павел. — Впрочем, черт с ним. Мне-то какое дело?»

Ежегодно работая с поисково-съемочной партией на Крайнем Севере, Павел вдосталь насмотрелся на разных людей. Это в городе человека не раскусишь сразу; полевые условия Севера, подобно рентгеновскому аппарату, просвечивают его мгновенно, насквозь. Как правило, рабочими в партию прилетали люди двух категорий: или безусые мальчики, отчаянные романтики — их Павел любил и отчего-то даже завидовал им, — или мрачные, озлобленные субъекты, ищущие временного укрытия в экспедициях от алкоголизма, семейных неурядиц, а порою и от кар Уголовного кодекса. Лева, разумеется, относился ко второй категории.

На вид ему за сорок, на самом деле чуть больше тридцати. Что-то страшноватое, матерое виделось в кряжистой фигуре, бычьей шее Левы, в его толстых, как тумбы, очень коротких ногах, несоизмеримых с длинным туловищем. Порою в маршруте Павлу становилось не по себе: а не трахнет ли его сзади Лева по голове, не столкнет ли в пропасть? Такому беспокойству были определенные причины: нрав у малого, под стать внешности, — зверский. Однажды, например, в центральном лагере сезонник, шутник-балагур, начал подтрунивать над Левой. Ни слова не говоря, тот тяжело подошел к шутнику и так ударил его ребром ладони по шее, что бедняга взвыл. Турчин, начальник партии, влепил Леве «строгача» за рукоприкладство, заставил извиниться перед шутником, на том дело и кончилось. Павел понимал: злых от природы людей не существует, что-то сделало Леву таким. Об этом «что-то» ему иногда хотелось спросить сезонника, но всякий раз скучно думалось: «Зачем? Какое мне дело до переживаний этого мохнатого неумытого типа?»

…На вершине хребта кое-где островками лежал снег, в голых скалах филином ухал, разбойничал ледяной ветер, но здесь не донимал, как в долине, бич Севера — мошка.

Лева записал в радиометрическом журнале показания радиометра — прибора, висевшего у него на груди (он показывает интенсивность радиации), наклеил на образцы пород кусочки пластыря с условным буквенным обозначением, сложил их в свой вместительный рюкзак и, укрывшись от ветра в небольшом гроте, закурил самокрутку. Павел, подняв капюшон геологической гимнастерки, записал общую характеристику пород, срисовал заинтересовавший его коренник, что мощной грудью выпирал из недр, с тем, чтобы исследовать его в следующем маршруте. Затем сунул объемистую записную книжку геолога в планшет и хотел уже было окликнуть Леву, чтобы идти дальше. Но передумал. Засмотрелся. Разве можно все это не любить?.. Верно, этой неиссякающей с годами любовью к лесам, озерам, рекам, горам он обязан был выбору своей профессии. Замер, околдованный, когда в далеком детстве родители вывезли его из душной Москвы за город, в лес. Таким зачарованным пестрой, разноцветной землею и остался на долгие годы. «Все в мире относительно, кроме вот этого. Это вечно, свято…» — глядя вниз, в долину, несколько возвышенно думал Павел, хотя его немало покоробило бы, если бы кто-то вдруг взял да сказал эти его мысли вслух — возвышенных слов он терпеть не мог.