Поэма о фарфоровой чашке

Однажды вечером обитатели новых квартир собрались в горнице к Лавошникову на совещание. На улице закручивало ненастье. Несколько дней уже подмораживало, и вода в пруду покрылась льдом, а Белая обставилась широкими звонкими заберегами. В этот вечер зареяли снежинки, затанцевали, запрыгали белые зимние мухи и все кругом покрылось белым покровом. В новых домах стало холодно, и две-три женщины прибежали к Лавошникову ругаться:

— Адриан! Печи дымят! Прямо срамота! Что же это зимою, в холода настоящие будет?

Лавошников, как мог, успокоил женщин и вечером созвал у себя на квартире всех жильцов.

Это было впервые за те несколько недель, как дома наполнились жильцами. Впервые выбрались они из своих квартир и сошлись в одном месте.

В маленькой горнице стало тесно и жарко. Лавошников усадил кое-как соседей и полушутя, полусерьезно открыл «собрание».

— Шуточки тебе! — вскипела одна из женщин. — Какие уж собрания?! Толкуйте, мужики, лучше об тем, как с печками быть!

— Дымят и жару не держут!

Женщины вспыхнули. Звонкий бестолковый говор наполнил квартиру Лавошникова. Вслушиваясь с усмешкой в этот звонкий суматошливый говор, Лавошников подтолкнул кое-кого из приятелей.

— Бунт! Форменный бабий бунт!..

Женщинам дали выговориться, накричаться. А потом уже спокойнее поговорили о печах и нашли, что починить их — плевое, нестоящее дело, стоит только завтра с утра позвать печника, и все будет в порядке.

Женщины успокоились и потянулись по домам. Но Лавошников задержал их:

— Такое дело, товарищи. Давайте заведем тут в нашем жительстве общие сходки. Почитать когда, обсудить житейское, по производству. На политические темы. В клуб, я замечаю, многим отсюда лень идти. Ну, вроде своего клуба маленького, красный уголок устроим!.. Собираться можно у меня. Вот только стульев не хватает, так приносить можно свои. Согласны?

С Лавошниковым согласились охотно. Только жена, его, Поля, немного растерялась:

— У нас, Адриан, чашек не хватит. Ведь чаем надо будет угостить…

Полю успокоили, что можно и без чая обойтись, а когда дойдет до чая, то чашки тоже, как стулья, сообща принести нетрудно.

Так установились регулярные собрания жильцов обоих новых домов. Об этих собраниях узнали на фабрике и заинтересовались ими. И в ближайший свободный вечер к «новоселам», как в поселке прозвали жителей новых домов, заявились гости. Пришли Евтихиева, Капустин, Николай Поликанов, Федосья. Гости принесли с собою свежее, бодрое оживленье. Пошли глядеть по комнатам, по квартирам, как товарищи устроились на новом месте, разбились на группки, занялись разговорами. Попозже собрались у Лавошникова и, устроившись кто где мог, стали беседовать. Перескакивая с темы на тему, говорили о повседневном, о происшествиях в цехах, о клубных постановках, о семейных делах.

Евтихиева уселась рядом со Степанидой и тихо распрашивала ее о чем-то. Степанида стыдливо прятала живот, но улыбалась спокойно и на лице ее играли румянцы.

Капустин, рассказывая о фабричных делах, вдруг перескочил неожиданно на другое:

— А Карпов окончательно уходит с фабрики! Уперся, причины не объясняет и твердит одно: освободите, не могу работать!.. Вот беда со спецами! Как их ни ублажай, а коли заберут себе что в голову, ну никакими силами не уговоришь!

— Жалко! — отозвался Лавошников. — Дельный и знающий инженер. И дело свое горячо принимал. Что с им случилось?

— Никак понять не можем! Главное, причины дознаться никак нельзя!

В углу, примостившись на краешке табуретки, возилась со своею Веркою Надя. Девочка мешала ей слушать, и она тихо грозила ей:

— У-у! несознательная! Слушай, что дяди и тети говорят! Слушай!

Лавошников, занятый разговором о Карпове, с недоуменьем развел руками:

— Вот именно — причины дознаться никак нельзя!

У Нади в этот момент затихла Верка, и девушка смогла вмешаться в интересный разговор:

— Да что вы все ищете, да найти не можете? Причина известная —.ревность! Возревновал он.

— Ревность? Какая? По какому случаю?

Надя засмеялась:

— Слепые вы, что ли! Да он ведь, инженер, за Федосьей по пятам ходил, завораживал ее. А тут директор наш возьми да и перехвати ее у чего!..

— Ай, глупости! — возмутилась Федосья. — И как тебе не стыдно?

— Ты не обижайся! Тебя не касается. Касаемо это инженера. Ты не обижайся!

В комнате на некоторое время стало тихо. Все притаились и замолкли в глухой досадливой неловкости. Федосья сидела красная, гневная. У Нади на губах трепетала растерянная, виноватая улыбка.

— Конечно, никто, Федосья, про тебя плохо не говорит… — разорвала молчание и неловкость Евтихиева. — При чем тут твоя вина? Никакой нету! И Надя тебе не в обиду это сказала, а так…

— Не в обиду! Честное слово, нет! — горячо прокричала Надя.

— Ну, будет! — успокоил всех Капустин. — Ерунда! Вряд ли Карпов по этой причине бежит отсюда. Может быть, где-нибудь получше устраивается, на высшей Ставке… И черт их знает, интеллигентов этих! Горел, всей душой кипел за постройку, до середки довел — и айда дальше! Кишка у них тонка, или что-нибудь в этом роде?