Поэмы

Стали чернеть на Прасковье морщины.

Время покойницу в гроб положить!

Нечего делать, пора хоронить!..

И на холме он ее схоронил.

Полдень весенний в могилу светил…

А как по гробу земля застучала,

Крышка его под землею пропала —

Много, без счета, горело на ней

Слез и весеннего солнца лучей…

Рано в ту пору весна наступила!

С неба сошла, из земли выходила!

В небе румяные зори горели,

Птицы свистали, чирикали, пели;

В воздухе влажном, в весенней теплыни,

Тихо задумались божьи пустыни…

А из земли, в платьях, в юбочках новых,

Шли мириады тюльпанов лиловых;

Сколько их, сколько везде проступало —

Точно тюльпанное царство настало!

В мраке темнейших, забытых углов

Говор раздался болтливых ручьев;

И над блистающей, светлой волной,

Как океан необъятно большой,

Бился незримыми глазу волнами

Запах весны, порожденный цветами!..

Холм у лачуги стоит одинок;

Крест на холме водружен невысок.

Степью безлюдной уходит Андрей

С серою Лайкой, собакой своей,

Палка в руке и сума за плечами,

Переступает лениво ногами,

Точно идет он с грехом пополам.

В меру такая походка степям!

Будь их хоть вдвое, безбрежных степей,

Всех их тихонько отмерит Андрей!

Он безустанно, усердно идет:

Время такое — народ подойдет,

Ну, а народа он видеть не хочет,

Как бы уйти поскорее, хлопочет.

Цель ему светит — обитель господня;

Цели он в жизни не знал до сегодня!

Ну, а теперь дело вовсе иное:

Он покаянье уносит чужое.

Дома, в лачуге, сидеть он не может:

Скука томит, одиночество гложет…

Так вот его в Верхотурье и тянет…

У Симеона молиться он станет;

А из обители прочь не погонят,

Будет там жить, а умрет — похоронят…

Месяц прошел. Населилась лачуга.

Просто не знала, что делать с испуга!

Тут собиралися разные люди,

С Руси великой, от Мери и Чуди!

В стойлах усталые лошади ржали,

Гости, ночуя, вповалку лежали;

Водка и песни текли спозаранка;

Под вечер говор, чет-нечет, орлянка…

Много шло толков промежду гостей:

Что тут случилось? Где старый Андрей?

Ищут мордвина. Напрасно, исчез…

Видят могилу у выхода в лес…

Если он, точно, в могилу забрался,

Сам ли он, что ли, в нее закопался?

ЛАРЧИК [ПОЭМА]

Памяти А.Н. Майкова

I

Лет атак тридцать назад, в год холерный,

В мае, в тот трудный и памятный год,-

Как совершили мы странный, примерный,

Очень не хитрый венгерский поход,-

На Петербургской, в невзрачном домишке,

Там, где у нас огороды идут,

Там, где на улицах строят мальчишки

Крепости, рвы и канавы ведут,-

Встав спозаранок, исправно побритый,

Занят работой Петр Павлыч Зубков…

Серый сюртук на нем, дешево сшитый,

Хоть и не стар он, зато и не нов.

При Канкрине был Зубков неотлучным,

Вечным, бессменным присяжным писцом,

Трезвым всегда, не болтливым, сподручным,

Сиднем сидевшим и ночью, и днем.

Знал по-немецки Зубков! Было счастьем,

Что к Канкрину он случайно попал!

Хмурый министр отличался пристрастьем

К тем, кто язык его родины знал.

Писывал ночью Зубков; кончив счеты,

Прочь уходил! Кабинет затворив,

Граф принимался за скрипку, за ноты,

Шелковый зонт на глаза опустив;

И говорили знакомые с домом,

Будто, играя, граф цифры считал,

И музыкальным, особым приемом

Суммы отчетов и смет проверял!

Ну, а Петр Павлыч, за то, что старался,

В милость большую вошел Канкрииа,

Лучше других до конца дописался:

Полная ранее срока дана!

С пенсией, с крестиком и по прошенью!

А через год получила жена

На Петербургской в наследство именье:

Дом деревянный в четыре окна.

* * *

Лет Петру Павлычу меньше, чем кажет:

Будет ему через год шестьдесят!

Бодрый старик! Если зубы покажет,

Чуть ли не все целиком заблестят…

Эти-то самые зубы взлюбила —

Так говорил он знакомым порой —

Марья Петровна! Недолго водила,

Был он ей по сердцу: стала женой.

Прожил он с ней двадцать два года сряду;

Семь лет вдовеет… И в нынешний день

Так порешил он: что стыдно, мол, надо

Хлам разобрать, чердака дребедень.

После кончины года уходили…

Все же Петр Павлыч решиться не мог

К рухляди старой коснуться: сложили

Руки жены! Нету сил, видит бог!

Ну, да ведь надо! Всю ночь спал он худо,

Все он раздумывал: как приступить

К священнодействию?! Тряпки, посуда!

Много что надо продать, обменить!

Хлам разбирать — это чувство больное!

Вечером думал он; раз принялся…

Свечка горела. Над белой стеною

Очерк каких-то теней поднялся!

Очерк какой-то такой непонятный!

Черные хари! Рогатая тень!

Нет уж, Петр Павлыч, скорей на попятный, —.

Лучше поутру и в солнечный день…

* * *

Утро! Роскошное утро сияло!

Лился в окошко открытое свет!

Два сундучишка рука разбросала…

Экий, однако, в вещах винегрет!

Право! Ты б, Марьюшка, лавку открыла…

Десять сорочек, кусок полотна,

Фунта четыре иссохшего мыла,

Съеденный молью остаток сукна!

Помню: сюртук был такой! Вон и зайка!

Весь он обглодан! Хвоста нет, ушей!

Сбоку написано: Фединька пайка!..

Не дал господь нам своих-то детей!

Ну так чужого она полюбила…

«Хоть бы да нам незаконный какой;

Только бы свой! — так жена говорила.-

Чай, ты несчастлив с бездетной женой?!»

Гм, незаконный?! А если б у ней-то

Был незаконный? Что ж я бы сказал?

Значит, с другим прижила! Значит, чей-то…

Тст! — тихо шепчет Зубков, — я бы взял!..

И отошел он к окну; прислонился

С новою, смутною думой своей;

Над чердаком старый клен опустился