Поэмы

Но, дьявол убежденный и отпетый, Он принял облик светлой доброты, Так затаив все зло в глубинах где-то, Что трудно было распознать черты Предательства, коварства, клеветы... Безоблачность - не признак урагана, И мы не ждем от святости обмана.

Столь кроткий образ мастер создал нам, Изобразив предателя Синона! Ему доверясь, пал старик Приам, Его слова лавиной раскаленной Сожгли дворцы и башни Илиона, И в небе рой мерцающих светил О зеркале низвергнутом грустил.

Она картину ясно разглядела И мастера за мастерство корит... Синона образ ложен - в этом дело: Дух зла не может быть в прекрасном скрыт! Она опять все пристальней глядит, И, видя, что лицо его правдиво, Она решает, что картина лжива.

"Не может быть, - шепнула, - столько зла В таком... - и тут запнулась, - в кротком взоре". Вдруг тень Тарквиния пред ней прошла, И ожило пред ней воочью горе. И, помня о неслыханном позоре, Она твердит: "Поверить нету сил, Чтоб этот облик зло в себе таил!"

Как здесь изображен Синон лукавый И грустен он, и кроток, и устал, Как бы от бедствий еле жив он, право, Так предо мной Тарквиний и предстал. Что он злодей - искусно он скрывал... И, как Приам, так приняла его я, С приветом, - и моя погибла Троя!

Смотри, как вздрогнул сам Приам седой, Увидев слезы лживые Синона! Приам, ты стар, но где же разум твой? В любой слезе - троянцев кровь и стоны, Не влага в них, а пламень раскаленный... Ты сжалился, но эти жемчуга Сжигают Трою, как огонь врага.

Подобный дьявол вдохновился адом: Весь в пламени, дрожит, как вмерзший в лед, Здесь лед и пламень обитают рядом... В противоречьях здесь единства взлет Безумцам это льстит и их влечет: Такая жалость вспыхнула в Приаме, Что Трою сжечь сумел Синон слезами".

Теперь же злоба и ее берет... Она, теряя всякое терпенье, Синона яростно ногтями рвет, С тем гостем злым ища ему сравненье, Кто к ней самой внушил ей отвращенье... Но вдруг опомнилась - а мстит кому? "Вот глупая! Не больно же ему!"

Отхлынет скорбь и снова приливает... Как тягостна ей времени река! То ночь мила, то день ее пленяет, Но долог день и ночь не коротка... Как время тянется, когда тоска! Свинцово горе, но ему не спится, В бессонной ночи время лишь влачится.

Итак, все это время провела Лукреция, картину созерцая... От собственных несчастий отвлекла На краткий срок ее беда чужая, Она следит, о горе забывая... Мысль о страданьях ближних, может быть, Способна облегчить... А излечить?

И вот уж снова здесь гонец проворный, Со свитой мужа он привел домой. Лукреция стоит в одежде черной, Глаза повиты синею каймой, Как полукругом радуги цветной... И слез озера в синеве туманной Не снова ль предвещают ураганы?

Все это видит горестный супруг, Жене в лицо глядит он с изумленьем: Ее глаза красны от слез и мук, Их ясный свет как будто скрыт затменьем... Объяты оба страхом и смятеньем Так, в дальних странах друга встретя вдруг, Ему в глаза глядит с тревогой друг.

Он взял ее безжизненную руку И говорит: "Какая же беда Обрушилась и обрекла на муку? Румянец где? Ведь он блистал всегда! Исчезло и веселье без следа... Поведай, милая, свои печали, Чтобы мы вместе прочь их отогнали!"

Вздохнула трижды в горести она В несчастье трудно вымолвить и слово... Но наконец она начать должна, И вот поведать им она готова, Что честь ее в плену у вора злого... А Коллатин и все его друзья Рассказа ждут, волненье затая.

И лебедь бледный скорбно начинает Последний перед смертью свой рассказ: "Беда, где уж ничто не помогает, Понятней станет в двух словах для вас. Не слов, а слез во мне велик запас, И если 6 все сказать я пожелала 6, То где найти предел потоку жалоб?

Ответь, язык, затверженный урок! Супруг, тебе узнать пора настала: Пришел наглец и на подушку лег, Где ты склонялся головой усталой. По этого злодею было мало Он совершил насилье надо мной... Я верной перестала быть женой!

Он в полночи ужасные мгновенья С блистающим мечом вошел ко мне И с факелом... Дрожа от вожделенья, Он молвил: "Римлянка, забудь о сне! Отдайся мне, я весь горю в огне! Но, яростно отвергнутый тобою, Навек позором я тебя покрою!

Да, если мне не покоришься ты, Презренного раба убью мгновенно, Убью тебя, скажу, что вы - скоты, Предавшиеся похоти растленной, Скажу - застав, убил самозабвенно... В веках я этим стану знаменит, А ты пожнешь позор и вечный стыд!"

Тут начала я плакать и метаться... Тогда он к сердцу мне приставил меч, Сказав, что нечего сопротивляться: Решай сама - молчать иль мертвой лечь! И о позоре вновь завел он речь: "Весь Рим запомнит на твоей могиле В объятиях раба тебя убили!"

Был грозен враг мой, беззащитна я, От страха стала я еще слабее... Молчать кровавый повелел судья, Я видела, что умолять не смею. К несчастью, скромной красотой своею Похитила я похотливый взгляд... А судей обворуй - тебя казнят!

Скажи, уместно ль быть здесь извиненьям? Иль хоть утешь таким путем мой слух: Пусть кровь моя покрыта оскверненьем, Но безупречно непорочен дух! Он тверд, в нем факел света не потух, Не сдавшись гнету, чистый, он томится В своей грехом отравленной темнице".