Поэмы

Падение жанра — факт более устойчивый в культурной памяти, чем его взлет, кажущийся странной прихотью вкуса. Как в кратком увлечении пасторальностью, так и в быстром разочаровании, сопровождавшем жанр, был свой смысл. Смысл, являющий эпоху в ее существенных чертах, в разноречивости ее художественных стремлений и даже в ее эстетической парадоксальности.

Культ Природы — без него невозможно представить себе эпоху Просвещения. Часть его — желание быть естественным, подражать природе, которая как будто только теперь и открывается сознанию европейца, потрясенного ее красотой. Природа — источник самого сильного эстетического переживания, так может ли мимо нее пройти поэзия? Здесь-то, однако, и рождается парадокс, обнажающий самую глубину поэтического мышления эпохи, позволяющий предсказать судьбу поэзии — ее последующее осуждение критикой.

Поэт уверен, что он может вместить новое вино в старые мехи, и, следуя этому убеждению, пытается историю нового времени представлять в жанре эпической поэмы, а небывало отмеченное печатью воспринимающей личности чувство природы — в жанре пасторали.

Новое сознание, пробуждающееся в это время, как будто не хотело замечать своей новизны, спешило подкреплять каждую мысль аналогиями, прецедентами. Если нельзя было не увидеть революции, перевернувшей науку и создавшей новую картину мира, то тем с большей убежденностью пытались доказать, что сам человек неизменен в своих нравственных правилах, в своих эстетических пристрастиях.

Странная эпоха — гораздо более решительная в осуществлении перемен, чем в признании их совершившимися: эпоха, в сознание которой входит идея прогресса, и вместе с тем — эпоха, опасающаяся, что в этих переменах будет утрачено нечто очень важное, прервется традиция культуры, разрушатся нравственные законы.

В области искусства консерватизм оказался наиболее устойчивым: новые просветительские идеи еще долго сосуществуют со старыми классицистическими правилами. Легче всего, конечно, упрекнуть, как это обычно и делают, как это сделал Т.-С. Элиот, нашедший очень точную формулировку для упрека поэтам XVIII века, которым не хватило "остроты и глубины восприятия, чтобы осознать, что они чувствуют отлично от предшествующего поколения и, следовательно, должны иначе пользоваться языком".

В этих словах — большая доля справедливости, но не вся правда о поэтическом мышлении эпохи рационализма. Следуя этим словам, придем к пониманию ограниченности, но не достоинств, которые есть, как есть и своя новизна, свои открытия: новизна доведенной до совершенства, до предела возможной выразительности и способности передать душевный мир европейца в XVIII столетии классической формы. Едва ли кто-нибудь из поэтов того времени лучше, чем Поуп, умел быть столь оригинальным при минимуме формальных перемен, сохраняя убеждение, что ничего и не нужно менять, а лишь добиться полного владения существующим языком поэзии.

"Пасторали" явились первым опытом проверки уже достаточно сложившегося убеждения. Они же дали повод отстаивать его в ходе полемики.

Законченные к 1704 году "Пасторали" появляются в печати — первое опубликованное произведение поэта — в 1709 году в шестом выпуске сборника, уже более двух десятилетий издаваемого Джейкобом Тонсоном. Они заключают том, который открывается еще одним пасторальным циклом — Э. Филипса. К его имени обычно прибавляют эпитет "пасторальный", ибо на какое-то время он первенствует в жанре. На него-то и напишет, спустя пять лет, издевательски хвалебную рецензию Поуп, положив начало событиям, вошедшим в историю английской литературы под именем "пасторальной войны".

Поуп преувеличенно хвалит Филипса за то, что считалось его открытием и что для него — Поупа — неприемлемо. Филипс попытался привить жанру национальный колорит и говорить не об условных пастушках, а об английских крестьянах с их разговорным наречием, сохраняя черты английской природы. Хорошо или плохо намерение, но результат выходит достаточно неловким, что и подчеркивает Поуп: для него в том, что в пасторали упомянуты волки (уже несколько веков в Англии вымершие), нет ничего национального, а в грубом просторечии, вкрапливаемом в обычный стиль, — ничего поэтического.

Сегодня, читая пасторали Филипса, мы соглашаемся с Поупом в том, что они комичны. Но, может быть, у каждого из поэтов свое преимущество: у Филипса более смелости, у Поупа — таланта?

В искусстве талант и есть единственная мера смелости, разумной, оправданной. Если кто-то из них двоих и обновил жанр, то не Филипс, а Поуп, создав, вероятно, самый высокий, мастерский образец пасторальной поэзии накануне того, как старая жанровая условность была готова отойти в прошлое. Достоинства "звукового стиля", новизна замысла, придающая циклу цельность и делающая его не только рассказом о временах года, но аллегорией человеческой жизни, и даже ощущение чисто английского пейзажа в ненавязчивых деталях — все это есть в "Пасторалях" Поупа, подкрепленное силой лирического выражения, почти оправдывающей применительно к ним слово "чувствительность".