Поэмы. Драмы

Вновь я один: тяжелые затворы
Меня от жизни отделяют вновь.
Подъемлю к небу страждущие взоры, —
Со мной простились дружба и любовь:
Не мне было, родимые, жить с вами!
Неистово моя кипела кровь;
Был в даль влеком я шумными мечтами,
В седую даль рвалась душа моя,
Рвалась за бурями, за облаками;
Сердечных гроз игралищем был я, —
И грозы те любезных мне терзали,
И в скорбь и в кару был я вам, друзья!
И что ж? — изгладьте счет с своей скрыжали:
Долг кровью искупить бы я готов;
Но ах! меня не стены ли объяли?
Вы мне не внемлете из-под оков!

Рукою легкой сеешь оскорбленье,
Ничтожный раб изменников-часов;
А царь твой — непреклонное мгновенье;
А дастся ли, слепец! твоим мольбам
По самый гроб с тем братом примиренье,
Который взор возвел к твоим очам,
Стоит и ждет из уст твоих привета
И медлит отступить к твоим врагам?
Спеши! — не купишь и ценою света
Того, что ныне отвергаешь ты...

Душа моя безбрежной тьмой одета;
Меня стесняют черные мечты,
Огромные меня призраки борют;
Спрошу ли? — но здесь область немоты,
Здесь мне одни глухие камни вторят,
Здесь шепчется лишь с ночью хладный страх...
«Не будет, — шепчет, — дня, и не отворят,
И вот в родных дубравах и лугах
Спасительницу божию десницу
Ввек не прославит на святых струнах...»

О! да узрю хоть раз еще денницу!
Душа моя, к нему, к нему взывай!
Так, превратить он силен и темницу
В исполненный духов небесных рай, —
Воспрянь, бодрись, исполнись упованья;
В отчизну дум свободных возлетай!

Завесою сребристого мерцанья
Луна покрыла спящий Гаваон;
Но не спал царь, исполненный страданья,
Бежал его смиритель скорби сон;
Его давил лукавый дух от бога;
Из тьмы унылый износился стон.
И, бодрствуя у царского чертога,
Так рек Йоанафану Авенир:
«Царя мучитель наказует строго:
Могущую покинул душу мир;
И се подъялись снова филистимы:
Без пестуна Исраиль, слаб и сир...
Что ж? крыться будем ли, врагом гонимы,
В горах, в скалах, среди лесов и рощ?
Или восстанем мы неколебимы
И воскресим царя былую мощь!
Какой, Иоанафан, какой цельбою
Прогоним грозную, глухую нощь,
Объявшую царя евреев тьмою?»
— «Врачует песнь болящие сердца, —
Ответствует Иоанафан герою. —
Ты мудрого не знаешь ли певца?
В руке певца священные перуны:
Нам возвратят владыку и отца
Златые, чар напитанные струны».
Умолк и к сыну Нира взор подъял;
Но в речь тогда вступил воитель юный,
(Он стражем пред ложницею стоял):
«Ко мне склоните слух, вожди евреев!
В Эфрафе песнопевцу я внимал:
Давид по имени — сын Иессеев;
Саула чистый отрок исцелит —
Так поразит еще Саул злодеев,
Прострет над нами неприступный щит,
Надейтесь, князи: рань иноплеменных
Еще пред нашей ратью побежит».
Как вешний луч с полей, красы лишенных,
Снимает зимний, тягостный туман,
Так с слов отрадных, свыше вдохновенных,
Воспрянул доблестный Йоанафан;
Взял воина поспешно за десницу,
Сказал: «Благий совет тобою дан!» —
И в отчую ведет его ложницу.
Стоял в ночи средь храмины Саул
И в прах поверг венец и багряницу;
И в прахе меч лежал и лук и тул,
Был бледен царь и дик и без одежды.
Вошли; на сына страждущий взглянул,
Очнулся; мрак его покинул вежды;
Вздохнул он, по челу повел рукой;
Воссел; «Ужели нет, — сказал, — надежды?
Ужель не возвратится мне покой?»
К Саулу сын глагол свой обращает:
«Бог ведро посылает за грозой:
На помощь бога царь да уповает!
Да взыщет жертвой гневного творца!
Вещать же раб твой пред тобой дерзает:
Испало здравье твоего лица;
Но в песнях дивная душам отрада;
Пошли в Эфрафу быстрого гонца
(Фаресовы искусны в песнях чада),
Пусть вещий предстоит тебе певец!
Владыку осенит ли облак ада?
Впадет ли в бездну скорби мой отец?
Пусть на струнах раздастся глас могущий:
И дух уступит властелю сердец!
Есть в Вифлееме юноша цветущий
(Ему родитель старец Иессей),
Разумный отрок, сладостно поющий,
И вещего мне славит воин сей.
Он сам ему внимал душою жадной,
И знает дом его и всех друзей...»
И царь утешен речию отрадной;
Так зноем изнуренная земля
Вкушает дождь обильный и прохладный,
И блещут новой роскошью поля.
«О свет надежды! — он простер вещанья. —
Ты, тьму души унылой раздели,
Смирил мои мятежные стенанья!
В Эфрафу, бодрый витязь, потеки;
Поведай старцу: ждет Саул даянья,
Драгого дара от его руки;
Муж древний! так скажи ему, о сыне
Не сетуй, в радость сердце облеки:
Нет! не овец ему пасти в пустыне;
Твой отрок будет приближен к царю,
Царю он будет предстоять отныне. —
Спеши ж, уходом упреди зарю:
Да не промедлишь где в дороге, воин!
Пусть скоро твой приход счастливый зрю!
Великого возмездия достоин,
Не всуе будет тягостный твой путь. —
А ты, — тобой я в скорби упокоен;
Прийди, да припаду тебе на грудь,
Сын, друг мой, всех забот моих делитель;
Счастливее Саула, сын мой, будь! —
Будь мощный, радостный по мне властитель;
Возвысь избранный господом народ!
Но что я рек? — Отринул вседержитель,
Отвергнул бог мой злополучный род,
Увы! вотще мое благословенье!
Ему подобен шум бессильных вод;
Но как утес небес определенье:
Подвигнет ли скалу ревущий вал?
Глухой судьбы не победит моленье:
Тебе в наследство клятву я стяжал!»
И снова скорбь Саула одолела;
Он, обнимая сына, возрыдал;
Расслабли члены крепосного тела;
На одр страдалец пал, лишенный сил.
«На мне рука господня тяготела, —
Так он, подъемлясь, с страхом возгласил. —
Был в исступленьи я — и дух виденье,
Ужасное виденье мне явил!
Казалось мне, меня объяло тленье,
Лежал я средь белеющих костей,
По полю разметало их сраженье;
Моих я зрел растерзанных детей,
Я зрел тебя: пронзенный и безглавый,
Ты был завален грудою мечей.
И вдруг явился отрок величавый
И молча ходит между мертвых тел,
Стал надо мной, взял мой венец кровавый,
Мою порфиру дерзостный надел,
И я... Но с тверди, мглою покровенной,
Могущий глас над полем возгремел:
«Сей прах да свеется с лица вселенной!» —
Тогда сокрылись холм, и дол, и лес;
С земли дхновеньем бурным восхищенный,
Ношуся шумен под шатром небес...
Но ты вошел — и отступил мучитель,
И призрак в синем воздухе исчез» —
Так горестный беседовал властитель.
При блеске же полуночных светил
В Эфрафу, в Иессееву обитель,
Саулов вестник доблестный спешил...
...И на холме цветущий град Халева,[19]
Младого солнца блеском озарен,
Явился зренью вестника царева.
Он в граде сем, он в сих стенах рожден.
Взглянул: не дол ли, где под кровом древа
Он отдыхал, ловитвой утомлен?

Меня же не увидишь, Авинора,
Журчащий в сладком сумраке ручей!
Мне не бродить в тени родного бора;
Не зреть, отец, могилы мне твоей:
Вы умерли для узничьего взора,
Свидетели моих счастливых дней!
Как часто на брегу реки родимой,
Видений, снов, надежд, восторга полн,
Безбрежными желаньями томимый,
Прислушивался я ко стону волн!
Туда рвалося сердце, в край незримый,
Куда из глаз моих скрывался челн.
И что же, что обрел в стране чудесной,
В которую стремился я тогда?
Ее, во блеск одетую небесный,
Являла мне обманщица мечта...
Объемлет мрак меня; в темнице тесной
Уединенные влачу лета!
Но вы слетите, дум моих созданья!
Поведайте святые были мне;
Меня не допускайте до роптанья:
Жив бог мой, жив в надзвездной вышине!
Сбирает ангел слезы и стенанья;
Судьба в безмолвной зреет тишине!

Уже прияли Асаила стены;
Шагают медленно его стопы:
Везде ему встречаются премены,
Везде превратности земной судьбы!
Где дом Арама, древностью почтенный?
Остались только падшие столпы!
Здесь Иофор, Исмаила потомок[20]
(Но возрастил отца его Вооз),
В сад обратил седой скалы обломок;
Утес оделся тканью нежных лоз...
Раздался голос сладостен и громок:
То соловей поет, любовник роз.
Там дале, мудрой хитростию строя,
Жилище зиждет новое Додой;[21]
Но юноше мил прежний дом Додоя,
Тот ветхий дом, смиренный и простой,
Где возрастал клеврет и друг героя,
Додоев сын, Элеана младой.
И вот исходят красные девицы,
Износят водонос на раменах:
На лицах цвет алеющей денницы,
Любви улыбки на живых устах;
На шуйцу съемля водонос с десницы,
С вопросом испытующим в очах
На путника взирают... вдруг узнали.
«Ужели ты в Эфрафе, Асаил?
Да здравствуешь, Саруин сын!» — вещал».
Посол пред красными чело склонил,
Им усмехается, но, к их печали,
Вдруг в Иессеевы врата вступил.
Он входит... Добрый пес, его почуя,
Подъял оградой повторенный лай.
И к сыну вдруг бросается Саруя.
«Господь тебе веселья, счастья дай!» —
Так вопиет она, его целуя.
Воздвигся звать родителя Самай;
Пришельца радостны обстали братья;
Но сам поспешно Иессей притек,
Младого воина прияв в объятья,
«Будь здрав, возлюбленный! — питомцу рек. —
С весельем ли тебя могу приять я?
Царь не разгневан, юный человек?»
И был ответ: «И царь, и воевода,
И сын царев ко мне благоволят;
Вину ж познайте моего прихода!»
И, вмиг умолкнув, все кругом стоят.
«Царь твоего желает ветви рода!» —
Он рек и поднял на Давида взгляд.
Потом о царских говорит страданьях
(Их только песни могут усладить),
Давида хвалит в хитростных вещаньях,
Отца боязни тщится устранить:
На пышных долго медлит воздаяньях.
Ему подобно, пагубную нить
Обводит кровопийца сокровенный,
Паук, алчбой наставленный ловец,
Вокруг добычи, бдительно плененной.
Уже без страха слушает отец;
Но в думы о грядущем погруженный,
Стоит пред ними сумрачен певец,
Когда же вестник, далее глаголя,
Пред старцем повторил цареву речь,
Тогда отец вещал: «Господня воля!
Не ныне ли година битв и сеч?
Без пестуна печальна наша доля:
Да укрепится в царской длани меч!»
Умолк; но в тихих персях мыслью тайной
Давида чудный жребий обращал:
«Нет! сын Саруин вестник не случайный;
К помазаннику бог его послал:
Се первый шаг к судьбе необычайной,
К которой он смиренного избрал!»
Крылами старца осеняет дума.
Он к сыну воздвигает долгий взор;
Но сей уже от суеты и шума
В священный, древний устранился бор.
Тянулся за полночными вратами,
Глубокой тьмою кроя темя гор,
Отец лесов, воспитанный веками.
Там песнопевец в тишине святой
Бывал пленяем дивными мечтами;
Там он сложил псалтири звучный строй.
Летали по струнам живые персты,
И к небесам он воспарял душой
И видел пред собой эдем отверстый.
Послыша песнь его, смирялся лев,
Кровавый барс, медведь обильношерстый
Стихали, прекращали дикий рев,
Не ужасали боязливой лани,
Внимали молча из-под сени древ.
Давид, подъемля бремя испытаний,
Прощаясь с воздухом родной страны,
Простер благоговеющие длани —
Вознесся звук с трепещущей струны;
Подъялся глас, как пар благоуханий:

«Среди братьев юн и мал,
По следам ходил я стада;
Песни были мне отрада:
Звуки сердца бог мне дал.

Царь ко мне склоняет слух,
Вдаль зовет меня могущий:
Из моей изыду кущи,
Взятый от овец пастух.

Как же глас мой за предел
Скал седых, равнин обширных,
Гор отчизны, долов мирных
Так нежданно излетел?

Пел не для владык земли
Отрок темный и беспечный;
Пред тобою пел я, вечный!
Ты, всевышний, мне внемли!

Да яснеет мне твой день!
Облачи меня в надежду;
В упованье, как в одежду,
Душу сирую одень!

С колыбели ты мой бог;
Я к тебе подъемлю руки:
Кто ж моей псалтири звуки
Взвеет в твой святый чертог?»

Сам он услышал, сам повсюдусущий;
Он возглаголил манием очес:
Воздвигся Гавриил быстротекущий
И в миг единый с высоты небес,
Быстрее смертных помыслов полета,
Спарил в объемлющий Давида лес;
И лес чудесного исполнен света,
И се увидел юноша святой
Во ткань, белее снега гор, одета
Архангела господня пред собой.
Во прах простерся отрок устрашенный;
Но ангел рек: «Восстань, господь с тобой!
Им послан я к тебе, благословенный!
Да идешь без боязни в Гаваон!
Еще Саул восстанет сокрушенный,
Еще вождем евреев будет он:
И победит Азот, и Геф, и Газу,
И одолеет гордый Аккарон:[22]
Щадит господь благой, казнит не сразу!
Но сирого свирепый оскорбит;
Тогда, как струп, Саула, как проказу,
Саулов род каратель истребит, —
И ты воссядешь на его престоле.
Господень будет над тобою щит.
Вверяйся ж бодро благостного воле:
Твоих злодеев изнеможет гнев;
Весну твою взлелеявшее поле
Без страха променяй на дом царев!»
Умолк и как мерцание зарницы
Исчез. Давид один во мраке древ.
Но, покровенный блеском багряницы,
К покою клонится усталый день;
Отрадный вечер возвещают птицы;
С дубов огромная простерлась тень;
Душистая повеяла прохлада.
Спешит избранник под родную сень.
Кормилица возлюбленного чада
Печальная готовит одр ему;
Впоследнее златого сна услада
Сойдет к Давиду в отческом дому!
И се, прияв отца благословенье,
Отшелец уклоняется ко сну...