Поэмы, сказки

Как я люблю мою княжну, Мою прекрасную Людмилу, В печалях сердца тишину, Невинной страсти огнь и силу, Затеи, ветреность, покой, Улыбку сквозь немые слезы... И с этим юности златой Все нежны прелести, все розы!.. Бог весть, увижу ль наконец Моей Людмилы образец! К ней вечно сердцем улетаю... Но с нетерпеньем ожидаю Судьбой сужденной мне княжны (Подруги милой, не жены, Жены я вовсе не желаю). Но вы, Людмилы наших дней, Поверьте совести моей, Душой открытой вам желаю Такого точно жениха, Какого здесь изображаю По воле легкого стиха...

После стиха: "Беда: восстали печенеги!":

Злосчастный град! Увы! Рыдай, Твой светлый опустеет край, Ты станешь бранная пустыня!.. Где грозный пламенный Рогдай! И где Руслан, и где Добрыня! Кто князя-Солнце оживит!

II

Предисловие Пушкина ко второму изданию поэмы

Автору было двадцать лет от роду, когда кончил он Руслана и Людмилу. Он начал свою поэму, будучи еще воспитанником Царскосельского лицея, и продолжал ее среди самой рассеянной жизни. Этим до некоторой степени можно извинить ее недостатки.

При ее появлении в 1820 году тогдашние журналы наполнились критиками более или менее снисходительными {Одна из них подала повод к эпиграмме, приписываемой К*** {4}:}. Самая пространная писана г. В. {2} и помещена в "Сыне отечества". Вслед за нею появились вопросы неизвестного {3}. Приведем из них некоторые.

"Начнем с первой песни. Commencons par le commencement {4}.

Зачем Финн дожидался Руслана?

Зачем он рассказывает свою историю, и как может Руслан в таком несчастном положении с жадностию внимать рассказы (или по-русски рассказам) старца?

Зачем Руслан присвистывает, отправляясь в путь? Показывает ли это огорченного человека? Зачем Фарлаф с своею трусостию поехал искать Людмилы? Иные скажут: затем, чтобы упасть в грязный ров: et puis on en rit et cela fait toujours plaisir {5}.

Справедливо ли сравнение, стр. 46, которое вы так хвалите? {6} Случалось ли вам это видеть?

Зачем маленький карла с большою бородою (что, между прочим, совсем не забавно) приходил к Людмиле? Как Людмиле пришла в голову странная мысль схватить с колдуна шапку (впрочем, в испуге чего не наделаешь?) и как колдун позволил ей это сделать?

Каким образом Руслан бросил Рогдая как ребенка в воду, когда

Они схватились на конях; . . . . . . . . . . . . Их члены злобой сведены; Объяты, молча, костенеют, и проч.? Не знаю, как Орловский {7} нарисовал бы это.

Зачем Руслан говорит, увидевши поле битвы (которое совершенный hors d'oeuvre {8}, зачем говорит он:

О поле, поле! кто тебя Усеял мертвыми костями? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Зачем же, поле, смолкло ты И поросло травой забвенья?.. Времен от вечной темноты, Быть может, нет и мне спасенья! и проч.? Так ли говорили русские богатыри? И похож ли Руслан, говорящий о траве забвенья и вечной темноте времени, на Руслана, который чрез минуту после восклицает с важностью сердитой:

Молчи, пустая голова!

. . . . . . . . . . . . . . . Хоть лоб широк, да мозгу мало! Я еду, еду, не свищу, А как наеду, не спущу! . . . . Знай наших! и проч.?

Зачем Черномор, доставши чудесный меч, положил его на поле, под головою брата? Не лучше ли бы было взять его домой?

Зачем будить двенадцать спящих дев и поселять их в какую-то степь, куда, не знаю как, заехал Ратмир? Долго ли он пробыл там? Куда поехал? Зачем сделался рыбаком? Кто такая его новая подруга? Вероятно ли, что Руслан, победив Черномора и пришед в отчаяние, не находя Людмилы, махал до тех пор мечом, что сшиб шапку с лежащей на земле супруги?

Зачем карла не вылез из котомки убитого Руслана? Что предвещает сон Руслана? Зачем это множество точек после стихов:

Шатры белеют на холмах?

Зачем, разбирая Руслана и Людмилу, говорить об Илиаде и Энеиде? Что есть общего между ними? Как писать (и, кажется, сериозно), что речи Владимира, Руслана, Финна и проч. нейдут в сравнение с Омеровыми? Вот вещи, которых я не понимаю и которых многие другие также не понимают. Если вы нам объясните их, то мы скажем: cujusvis hominis est errare: nullius, nisi insipientis, in errore perseverare (Philippic, XII, 2)9)".

Tes pourquoi, dit le dieu, ne finiront jamais {10}.

Конечно, многие обвинения сего допроса основательны, особенно последний. Некто взял на себя труд отвечать на оные {11}. Его антикритика остроумна и забавна.

Впрочем, нашлись рецензенты совсем иного разбора. Например, в "Вестнике Европы", э 11, 1820, мы находим следующую благонамеренную статью {12}.

"Теперь прошу обратить ваше внимание на новый ужасный предмет, который, как у Камоэнса Мыс бурь, выходит из недр морских и показывается посреди океана российской словесности. Пожалуйте напечатайте мое письмо: быть может, люди, которые грозят нашему терпению новым бедствием, опомнятся, рассмеются - и оставят намерение сделаться изобретателями нового рода русских сочинений.