Поэт

Течешь как есть.

Но кто плеснул на эту Землю

Тебя? Бог весть.

Что Бог? Вместить его обиду

Не может наша голова.

Он потерял людей из виду,

Но мы его сперва.

И если человеку зелье

Служило много тысяч лет,

То, значит, в уровне веселья

Самодостаточности нет.

Чем может нас твоя обуза

Смягчить, привлечь?

Увы, в жару ломоть арбуза,

А в холод женщина как печь.

Без тяжести твоей и речи

Мы слышать не хотим ничьей.

А кто взвалил тебя на плечи,

Тому, боюсь, не до речей.

Мысль о тебе всегда ошибка,

Поскольку ты ее суфлер.

Нас ожидает или сшибка,

Или смирения позор.

Ты шепчешь: - Силе будь покорен,

Подальше от грызни...

Все так. Но страшен общий корень

У казни и казны.

Мысль о тебе трепещет зыбко.

Хвать! Но монетой - в щель.

И только детская улыбка

Намек на цель.

Тот же год. Видимо, вышел из отчаянья и поспешил упрекнуть нас в недостатке веры и мужества.

Вся земля, как тяжелый паром,

Повернулася трудно.

Безобразные крики ворон

Обозначили утро.

Новый день, новый свет из окон

Льется, льется - неясный.

Но скрипучие крики ворон

На рассвете опасны.

Безобразные крики ворон

Сам я вырву и выскоблю слухом.

Но любители правды: - Вор он!

После вымолвят глухо.

Этот день обернулся, как стон,

Не охватишь умишком.

...В безобразные крики ворон

Вы поверили слишком!

Все эти стихи не вошли в его позже изданные книги, и потому я их здесь помещаю. Думаю, по свойственной ему неряшливости он о них забыл. А может, они недостаточно четко выражали его мысль: энергия стиха и никаких идей!

Сложен вопрос, но я все-таки склонен считать, что художнику в зрелом возрасте надо стараться избегать эпилогических мотивов. Молодых бездарных поэтов не читаю вообще. Читаю стареющих талантливых поэтов - и испытываю смущение. Как будто в больничной палате больные репетируют похоронный марш. Да, надо безжалостно стараться знать о смерти все, что может знать живой человек, но избегать мотивов угасания. Сам грешу. Но в высочайшем смысле эти мотивы бестактны.

Бывало в истории, что того или иного хорошего художника при жизни не признавали, признание приходило после его смерти. Но никогда и нигде не бывало, чтобы тот или иной художник создал свой шедевр не при жизни. Следовательно, все главное происходит при жизни, из которой сам художник случайно выпал, но жизнь продолжается. Та самая жизнь, в которой и был создан шедевр.

И при чем тут время признания? Если художник слишком озабочен временем признания, то он в иных случаях может его добиться, но не может одновременно создать шедевр. Первоначальным толчком может быть страстное желание быть признанным. Но сильная вещь получается только тогда, когда художник в процессе работы забывает обо всем на свете, кроме желания следовать художественной правде. В могучих произведениях искусства всегда проглядывает величавая особенность: равнодушие к нашему признанию. По равнодушию к нашему признанию, которое оно спокойно излучает, мы подсознательно и угадываем шедевр. Дело рук человека приобретает свойство природы: красивое дерево, гора, море равнодушны к нашему признанию.

Российский человек (независимо от национальности) не потому глуп, что глуп, а потому глуп, что не уважает разум.

Русский человек силен этическим порывом и слаб в исполнении этических законов. Могучий этический порыв, может быть, - следствие ужаса при виде этического беззакония. Результаты всего этого? Великая литература и ничтожная государственность.

Бродский в своей Нобелевской речи наряду с замечательными мыслями высказывает крайне наивную вещь. Он говорит, что эстетическое восприятие мира человеком старше этического. Ребенок начинает воспринимать мир сначала эстетически.

Все наоборот. Ребенок начинает улыбаться прежде всего матери и тянется к ней ручонками, как к источнику добра. Это совершенно очевидно. И уже позже источник добра воспринимается ребенком как источник красоты.

Известный анекдот. Ребенок, потерявший в толпе маму, называет как главный признак ее - самая красивая.

Тут нет никакого противоречия с тем, что я утверждаю. Это уже достаточно разумный ребенок, и он догадывается, что по признаку Усамая добраяФ его не поймут. Он сознает, что этот признак не наглядный. И он называет, как ему кажется, наглядный признак - самая красивая.

Первичность добра отражена и в самом языке: добро, добротно, то есть хорошо, то есть красиво.

Более позднее расщепление в сознании человека этики и эстетики признак трагического падения человека.

Но и сейчас нравственно здоровый человек, глядя на изысканно окрашенную змею, не чувствует ее красоту, а чувствует отвращение к ее узорчатой красивости. Он воспринимает ее красивость как отвратительную маскировку зла.

Глаза как бы и видят ее красоту, но душа отказывается воспринимать ее таковой. И человек глазами души переокрашивает змею в ее зловещую сущность: подтягивает эстетику до этики.

Добро первично, и потому роза красивая. Если бы добро не было первично, мы бы не поняли, что роза красивая. Эстетика - дитя этики. Дитя, иногда восстающее против родителей.