...Иосиф попросил остановиться, вылез из машины и направился к даче. Мы с Микой тактично остались в машине на шоссе.
Его не было минут пятнадцать. Вернулся он мрачный и удрученный. От утреннего возбуждения на взморье не осталось и следа.
По пути назад мы заехали в Дом творчества кинематографистов в Репине, где тогда жил Илья Авербах с женой Наташей Рязанцевой. Мы у них пробыли около часа. Иосиф читал стихи – «Сретенье», «Одному тирану» и «Любовь». Это была последняя поездка Бродского на перешеек и последняя встреча с Авербахом, которого Иосиф явно любил и даже побаивался, что вообще было ему совершенно не свойственно...
Я прощался с Иосифом с горьким чувством утраты. Надежды, что мы когда-нибудь увидимся, не было никакой».
...Нo колесо истории скрипнуло, повернулось, и абсолютно невыездной Миша Петров был приглашен поработать и в Оксфорд, и в Принстон. Так что с Бродским они увиделись, и не раз.
24 июня 1995 года Мише Петрову исполнилось шестьдесят лет. Они с Майей жили в то время в Принстоне и решили затеять гранд-бал. Должен был приехать и Бродский, но, к сожалению, не смог. Он позвонил в середине праздничной трапезы, велел Мише взять карандаш и записать его поздравление.
...Я не провожала Бродского в аэропорт, потому что рано утром 4-го июня улетела в экспедицию в Днепропетровск. Мы еще раз попрощались по телефону.
В течение трех лет мы регулярно навещали Марию Моисеевну и Александра Ивановича. После отъезда Иосифа они внезапно и заметно постарели. Их здоровье, настроение, общее состояние души и тела целиком зависели от его звонков, и, надо отдать Бродскому должное, он звонил домой часто.
Впрочем, из этих звонков мы не могли составить представления о его реальной жизни. Иосиф сообщал родителям только то, что, по его мнению, им надо было знать, – в основном повседневные, «бытовые» новости.
Несколько раз мы присутствовали при их коротких и не слишком содержательных разговорах. Например: «Как вы? – А ты-то как? – Какая погода у вас? – У тебя в доме хорошо топят? – Не беспокойтесь, у меня тепло. – Ты брюки хоть гладишь? Я сколько раз говорила, не забудь зимнюю шапку, а ты ее под диван забросил. Все ходят без шапок? Наверно, купить новую денег нет?»
На самом деле было совершенно неважно, кто что говорил: самым главным для них было услышать его голос и убедиться, что где-то на другом конце земли, за морями, за лесами жив и здоров их мальчик. Впрочем, мальчик был не так уж здоров, но от родителей тщательно это скрывал.
Однажды мы пришли к Бродским через несколько минут после Осиного звонка. Александр Иванович был мрачен, а Мария Моисеевна выглядела заплаканной. Мы спросили, чем они расстроены. Мария Моисеевна, показав подбородком в сторону мужа, сказала, что они поссорились, потому что он накричал на Осю по телефону.
– Понимаете, детка, я спросила, что у него сегодня на обед. Он сказал, что до обеда далеко и «вообще, какая разница». Я спросила, а вчера что ел? И знаете, что он сказал? Он сказал: «Точно не помню... кажется, индейку с рисом, арбуз и мороженое с клубникой».
– Так что плохого? – спросил Витя. – Замечательный, по-моему, обед.
– А то, что не надо врать! – рявкнул Александр Иванович. – Он что, нас за идиотов считает? Какой арбуз в январе? Какая клубника? Зачем он ваньку валяет? Ведь знает, что мать волнуется...
Мы тоже про себя осудили Оську: и чего выпендривается?
(В те годы Жванецкий еще не придумал свою знаменитую шутку: «Когда у вас в продаже появляется свежая клубника? – В шесть утра».)
Перед отъездом в эмиграцию мы зашли к Бродским попрощаться. Александр Иванович сказал: «Ребята, вы знаете, как мы с Масей вас любим. Грустно, что уезжаете. Но, с другой стороны, приятно сознавать, что рядом с Осей будут близкие люди. Присматривайте за ним и пишите... только правду».
Kaпризы судьбы: уезжая, Иосиф поручил нам присматривать за родителями, а теперь мы получили задание присматривать за ним.