Поэт и проза: книга о Пастернаке

Таким образом, развитие идиостиля поэта — это во всех измерениях рост к высшему, гармоническому началу мира, это «рост ему в ответ» (из перевода Р.-М. Рильке). Об этом говорит прежде всего система обращений Пастернака, описанная нами в разделе 1.2.1., согласно которой творчество становится ответом на призыв мира и Творца, обращающихся к поэту с восклицанием «мой сын!», и созданием своего мира по совершеннейшему образцу «Божьего мира». Именно поэтому в одном из последних своих стихотворений Пастернак, обращаясь к деревьям, мыслит себя и все написанное им как часть природы: Мне часто думается, — бог Свою живую краску кистью Из сердца моего извлек И перенес на ваши листья(«Деревья, только ради вас…», 1957).

И как незаметно для постороннего взгляда вырастают деревья и расцветают цветы, так и зрелый Пастернак вдруг превращается из «сложного» в «простого», хотя, как будет видно из дальнейшего анализа, этот «рост» вполне органичен и не содержит в себе никакого «резкого слома идиостилевых характеристик» (как пишет В. П. Григорьев [1989, 9]), а лишь «болезни роста».

Обычно пишут о «неслыханной простоте» Пастернака, начало которому положила его книга стихов «ВР». Однако сам поэт использует прилагательное неслыханнаятри раза: первый раз соотнося этот признак с понятием «веры»в стихотворении «Как бронзовой золой жаровень…» (1912) книги «НП», — с ней он входит в свой «сад», второй раз в «Охранной грамоте» (1928–1931), где признак «неслыханная» соотносится с содержательностью («Что, развращенные пустотою шаблонов, мы именно неслыханную содержательность,являющуюся после долгой отвычки, принимаем за претензии формы» [4, 156]), и третий — в «Волнах» «ВР», где этот признак соединен уже с понятием «простоты». Причем здесь «простота» опять по кругу связывается с «верой»: В родстве со всем, что есть, уверясь И знаясь с будущим в быту, Нельзя не впасть к концу, как в ересь, В неслыханную простоту.Интересно, что рифма уверясь — ереськак раз снимает уверенность «веры» в «простоту»: за кажущейся простотой скрыта «неслыханная содержательность». И только в очерке о Верлене (1944) Пастернак раскрывает полностью свое понятие «простоты идеальной и бесконечной», которую, как и во «ВР», связывает с «естественностью»: «Верлен … по-разговорному, сверхъестественно естественен, т. е. он прост не для того, чтобы ему поверили, а для того, чтобы не помешать голосу жизни, рвущемуся из него» [4, 399]. Этот «голос жизни» оставался всегда неизменным у самого Пастернака и в прозе, и в поэзии. История его идиостиля представляет собой такую же «вторую вселенную», как «история» в понимании Пастернака, воздвигаемая «человечеством в ответ на явление смерти с помощью явлений времени и памяти» [3, 67]. Эта история равновелика Жизни, и поэтому она, подобно круговороту природных сезонов, рождает вечный круг «рождение — жизнь — смерть — воскресение»,где возможно «второе рождение» и где даже «смерть» выбирает поэту «яму по росту» («Август»).

Рассказ об этой «истории жизни» и об «истории слова Божьего» вписан в виде метатекста в роман «ДЖ». Это рассказ о том, как подобно «громаде речного потока, самим движением своим обтачивающей камки дна и ворочающей колеса мельниц, льющаяся речь сама, силой своих законов создает по пути … размер и рифму, и тысячи других образований, еще более важных, но до сих пор неузнанных … неназванных» [3, 431]. И оказывается, что Средь круговращенья земного Рождений, скорбей и кончин(«Хлеб», 1956) Пастернак соединил в своей «книге жизни» две эпохи русской словесности — предреволюционную и послереволюционную, найдя в них единую ось вращения: Природа и человек, вот ось. Вот родники и вот цели.Эта «ось» позволила поэту сохранить и не утратить «память культуры» и «память слова», когда «царство социализма» окружило, «как дремучий лес», все прошлое русской и мировой литературы.

2.1.1. Формирование индивидуально-авторской системы метатропов в процессе диалога детского и взрослого сознания