Поэт и проза: книга о Пастернаке

Это сотворение вновь начинается с открытия «глаз» и наполнении мира звуками. «Глазной хрусталик» лирического субъект опять находится на уровне небосвода и на все глядит «без пелен», когда солнце растопило «лед», «снег» и «стекло» (Октябрь, а солнце что твой август), превращая их в водяные, звуковые и световые «белые волны». Во «ВР», как и и ранних текстах, также слиты «глаза» и «губы», уподобленные птице, но, если в «ТВ» они в состоянии «болезни» и «бессонницы» (так, соловей «стиснутых губ лиловей» и «горячей, чем глазной Маргаритин белок»), то здесь поэт, выздоравливающий после болезни «зимы» и «ночи», вместе с «пеленой» с неба, как с губ, перетянутых сыпью, Налет недомолвок сорвал рукавом («Лето»). И вся природа заговорила, наполняясь «выпуклой скульптурой звуков» [4, 198].

Ахматова в стихах, посвященных Пастернаку (1936), говоря о его одаренности «вечным детством», наделяет поэта и «зоркостью светил». Именно эта «зоркость», благодаря которой На погостной траве Начинают хозяйничать звезды («905 год»), позволила Пастернаку превратить кладбищенский чертополох в жизнь дающий колос. Ведь каждый раз, опускаясь на землю с небес, поэт лишь удлиняет свою «тень» (Садятся солнца, удлиняют тени, Чем старше дни, тем больше тайн («Спк») и расширяет открывшийся «сектор земного шара»: Поэзия! Не поступайся ширью. Храни живую точность: точность тайн. Не занимайся точками в пунктире И зерен в мере хлеба не считай («Спк»). Поэтому в конце 1920-х гг. перед «мельницами» Пастернака второй раз оказывается «всей жизни умолот»: Все промыслы степи и все слова, Какие жара в горах придумала, Охапками падают в их постава. Снова начинается процесс «роста» и «созревания» хлебов, которые Пастернак затем запечатлел на вывеске «Сеялки. Молотилки» в романе «ДЖ».

2.1.2.5. Воздух — Ветер — Вода — Лодка — Парус

И ветер занавескою

Тревожно колыхал.

(Я. Полонский)