Поэт, или Охота на призрака

Когда я подъехал к дому Шона, чтобы рассказать о нашем открытии Рили, во всех окнах было темно. Прежде чем постучаться, я немного помедлил, неожиданно подумав о том, с чего это мне пришло в голову, будто я смогу облегчить невестке страдания. «Хорошие известия, Рили! Оказывается, Шон не застрелился, как мы все думали. Оказывается, его прикончил какой-то подонок или псих, который убивал полицейских и раньше и, скорее всего, вряд ли сам остановится!» Чертовски приятно ей будет об этом узнать.

Впрочем, отступать было все равно поздно, и я постучал, ясно представляя себе, как бедная девочка сидит в полной темноте в гостиной или в спальне, откуда наружу не проникает свет. Но я ошибся. Над моей головой вспыхнул фонарь, и дверь немедленно распахнулась.

– Джек?

– Привет, Рили! Можно мне зайти и поговорить с тобой?

Я знал, что Рили еще ничего не известно. Мы с Векслером договорились, что я обо всем расскажу ей сам. Векс не возражал; он и так был слишком занят тем, что заново открывал дело, составлял списки возможных подозреваемых и организовывал повторную проверку машины Шона на предмет обнаружения посторонних отпечатков и тому подобное. О том, что случилось в Чикаго, я пока не стал ему рассказывать – это я решил оставить для себя, хотя и не совсем понимал почему. Вероятно, из-за статьи. Она должна была быть только моей.

Это был самый простой ответ, который первым пришел мне на ум, когда я попытался справиться с беспокойством, охватившим меня при мысли, что я обманываю Векслера. Однако в глубине души я сознавал: что-то другое помешало мне сообщить ему все до конца. Нечто такое, что я боялся пока извлекать из тьмы на свет.

– Входи, – сказала Рили. – Что-нибудь случилось?

– Нет. То есть да. Вернее, не совсем.

Я прошел за ней в дом и очутился на кухне. Рили включила лампу над столом. Она была одета в застиранные голубые джинсы, заправленные в толстые шерстяные гетры, и в блейзер с эмблемой «Колорадо Баффалос».

– Открылись кое-какие новые обстоятельства, касающиеся смерти Шона, и мне захотелось самому рассказать тебе о них. Но не по телефону, а лично.

Мы оба сели на стулья возле стола. Черные круги у Рили под глазами еще не исчезли, и я не заметил, чтобы она пыталась замаскировать их при помощи косметики. Чувствуя, как ее подавленность начинает понемногу распространяться и на меня тоже, я поспешно отвернулся, но это не помогло. Должно быть, сами стены в этом доме успели пропитаться горем и болью, которые теперь окружили меня со всех сторон.

– Может быть, я тебя разбудил?

– Нет, я читала. В чем дело, Джек?

И я рассказал ей, однако, в отличие от Векслера, Рили я выложил все: о Чикаго и о Джоне Бруксе, о стихотворениях Эдгара По и о своих планах. Пока я говорил, Рили время от времени кивала, давая понять, что слушает. Не было ни слез, ни вопросов, и я решил, что это еще ожидает меня впереди.

– Вот как все было, – закончил я. – Я решил заехать и поговорить с тобой, прежде чем уеду в Чикаго.

Рили долго молчала.

– Может быть, это выглядит глупо, – медленно проговорила она, – но я чувствую себя ужасно виноватой.

Мне показалось, что в глазах Рили блеснули слезы, но ни одна капля так и не сползла по ее щеке. Наверное, у бедняжки просто не осталось слез.

– Виноватой? В чем?

– Все это время я была в ярости, даже в бешенстве. Я страшно злилась на Шона за то, что он совершил, словно он сотворил это не с собой, а со мной. Я ненавидела не только Шона, но и саму память о нем. А теперь оказалось, что…

– Мы все чувствовали примерно одно и то же. Наверное, это единственный возможный способ пережить подобное.

– Ты уже рассказал тете Милли и дяде Тому?

Милли и Том – так звали моих родителей. Рили чувствовала себя неловко, если ей приходилось обращаться к ним по-другому.

– Нет еще, но обязательно расскажу. Попозже.

– А почему ты скрыл от Векслера информацию о Чикаго?

– Не знаю. Должно быть, мне хотелось иметь небольшую фору. Копы узнают все завтра.

– Но, Джек, если все это правда, то полицию обязательно нужно держать в курсе. Я не хочу, чтобы тот, кто это сделал, ушел от наказания только потому, что тебе захотелось написать отличную статью.

– Послушай, Рили, – заметил я, изо всех сил стараясь сдерживаться, – тот, кто убил Шона, уже благополучно скрылся, и тем бы все и закончилось, если бы не я. Сейчас мне нужно только одно – пообщаться с полицейскими из Чикаго раньше Векслера.

Мы оба замолчали, потом я продолжил:

– Я не должен ошибиться, Рили. Мне нужен материал – это верно, но речь идет не только о статье. Это нечто большее, потому что касается Шона… и меня самого.

Рили кивнула, и я замолчал, не в силах объяснить ей свои побудительные причины так, чтобы она поняла. Ремесло журналиста, в котором я достиг определенных высот, предполагает искусство отыскивать подходящие слова и складывать из них предложения и фразы так, чтобы текст выглядел понятным и читаемым, но сейчас я не нашел внутри себя таких слов, чтобы выразить все, что чувствовал. Пока не нашел. Вместе с тем я сознавал, что Рили хочет услышать нечто большее, и попытался растолковать ей то, чего не понимал сам.