Поэтика и семиотика русской литературы

Здесь вековые сосны, Pater Seraphicus (как известно, одно из именований Франциска Ассизского – XII век), старец и «спасет… навеки» обозначают стремительность движения Алеши через вечность к святости, дабы спастись от «него» и от себя сегодняшнего. Важно, что перед этим Алеша не выдержал искушения, а сразу вслед за этим он замечает, что у Ивана правое плечо ниже левого, и таким образом знаково вводится в роман линия Иван – черт. Скит в этом эпизоде выступает как несомненный и надежный хранитель сакральности.

Сакральный характер придают скиту и черты еще одного локуса с ярко выраженной положительной константой – сады, парки, цветники. Это, может быть, наиболее чистый в плане сакральности тип локуса у Достоевского. Не случайно в романе «Идиот» противостоят друг другу как две абсолютных полярности Мейерова стена (знак переулка) и деревья в Павловском (парк). Исключительно высокое положение этого локуса на шкале ценностей связано сколько с индивидуальностью мировосприятия Достоевского, столько и с традиционным религиозным и социокультурным представлением о «райских кущах», подтверждением чему служит сон Версилова о «золотом веке» в «Подростке» и пейзажи «Сна смешного человека». Локус этот в своей ценностной высоте настолько важен для Достоевского, что даже элементы его (а он и может быть представлен только осколочно в городском мире романов Достоевского), попадая в другие локусы, задают свою семантику, подчиняя ей сознание героя. Приведем только один пример: сон, после которого «точно нарыв на сердце его… вдруг прорвался», Раскольников видит на Островах, заснув на траве среди кустов, и именно в таком месте и мог присниться герою такой сон.

Он почувствовал, что уже сбросил с себя это страшное бремя, давившее его так долго, и на душе его стало вдруг легко и мирно. «Господи! – молвил он, – покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой… мечты моей».

Важно заметить, что возвращение «проклятой мечты» происходит со сменой пространства: «Он никак не мог понять и объяснить себе, почему он, усталый, измученный, которому было бы всего выгоднее возвратиться домой самым кратчайшим и прямым путем, воротился домой через Сенную площадь, на которую ему было совсем лишнее идти». Там, на Сенной, на углу К-ного переулка, он слышит разговор мещанина и бабы с Лизаветой, узнает, что «старуха ровно в семь часов вечера останется дома одна», и «проклятая мечта» приобретает характер твердого решения.

Устойчиво сакральная семантика садов и парков у Достоевского допускает некоторую неоднозначность только в одном случае – когда речь идет о мокрых, облитых дождем кустах или деревьях. Не случайно именно под мокрым кустом, «так, что чуть плечом задеть, и миллионы брызг обдадут голову», собирается застрелиться Свидригайлов (правда, в итоге это происходит у запертых ворот, то есть опять-таки у стены). Вода в пейзаже несколько меняет семантику парков и садов, но не настолько, чтобы привести к радикальной смене знака. Здесь мы встречаемся с частым у Достоевского явлением – наложением пространств: в данном случае с наложением локусов сада, парка и канала, канавы, представленных через мотив воды. Вода же в романах Достоевского связана не с sacra или inferno, но, с одной стороны, с древнейшим всепоглощающим хаосом и, с другой стороны, с потопом как наказанием за грехи человеческие. Показательно в этом плане замечание Свидригайлова: «Никогда в жизнь мою не любил я воды, даже в пейзажах».

Таким образом, в ските возникает усиление сакральности за счет наложения пространств скита и сада, парка, представленных через их пространственную реминисценцию – цветник: «Действительно, хоть роз теперь и не было, но было множество редких и прекрасных осенних цветов везде, где только можно было их насадить. Лелеяла их, видимо, опытная рука. Цветники устроены были в оградах церквей и между могил. Домик, в котором находилась келья старца, деревянный, одноэтажный, с галереей перед входом, был тоже обсажен цветами».