Поэтика медицины: от физиологии к психологии в раннем русском реализме

Взгляд «автора-психолога» направлен в особенности на те явления, которые не соответствуют образу идеального общества и сигнализируют о состоянии болезни. Этот взгляд пронизывает «общественный организм», вскрывая его поверхность и находя в его теле причины заболевания. «Физиология» как литературный жанр прежде всего ставит перед собой задачу зафиксировать состояние общества в определенный момент времени, что позволило бы автору-анатому, обученному на психологической парадигме, «осмотреть» открывающиеся взору «раны» и патологические проявления, определить, какой именно социальной болезнью поражено общество. Писатель, с одной стороны, стремится поставить на службу социологии такие понятия, как симптом, диагноз и терапия, а с другой стороны — «патологизирует» социальное поведение человека или объясняет патологии, исходя из социального поведения[6]. Именно с помощью медицинских критериев социальное поведение расценивается как правильное или неправильное, здоровое или болезненное, подвергаясь одновременно моральной оценке[7]. Таким образом, именно медицинский дискурс диктует, что должно считаться больным и что здоровым, определяя стилистику социологического и литературного анализа. Литературная «психология», перенимающая эту стилистику, заключает в себе в первую очередь критику отклонения от «здоровых» норм.

Постановка диагноза, таким образом, является для раннего реализма чрезвычайно важным моментом, преобладающим над самой терапией. Литература претендует при этом на роль сигнификанта развития общества, дающую право это развитие не только документировать, но и оценить. Социальный, политический, философский и медицинский дискурсы становятся частью литературного и трансформируются в комплексную структуру: этот процесс должен способствовать — по крайней мере, с точки зрения программы реализма — созданию универсальных категорий для объяснения законов общественного развития. Вышеупомянутые дискурсы подобно симптомам маркируют поверхность текста, одновременно отсылая к протекающим внутри процессам. Но возможны ли адекватное отображение и анализ этих процессов?[8]

Именно литературная критика 1840-х годов берет на себя задачу отображения комплексных взаимосвязей между личностью и обществом. Все большее внимание уделяется личному (психологическому) развитию человека и его биографии, что ведет к изменениям как в изображении литературного героя, так и в обосновании литературного психологизирования. Критик А. Плещеев, в частности, подчеркивает, что особая важность отныне придается не реалистическому изображению действительности в ее ситуативном и социальном разнообразии. Гораздо важнее, по его мнению, передать и интерпретировать мотивы поведения героя, что позволит показать причины его поступков. «Пускай литература, которая должна быть воспроизводительницею жизни, показывает нам этих существ, но показывает вместе и причины, почему они сделались такими, какими мы видим их; недовольно быть статистиком действительности, недовольно одного дагерротипизма, мы хотим знать корень зла» (Русский Инвалид. 1847. № X).

Таким образом, человек должен быть показан изнутри, что позволит по-новому интерпретировать находящиеся на поверхности знаки-симптомы. Под «грубой поверхностью» скрывается в большинстве случаев «хорошее ядро» человека: «…то, что положено природой в глубину души, рано или поздно должно всплыть наружу, состояние насильственное не может длиться вечно» (Там же). «Вникнув хорошенько в нравственную сторону этого человека, находишь, что под грубую его оболочкою скрывается очень часто доброе начало — совесть» [Григорович 1956: 6].

Диагноз патологических состояний ставится в рамках качественного различия между по сути своей «доброй» природой человека и его часто порочным окружением. Литературный герой, следовательно, не является больше зеркалом общества. Предметом рассмотрения и интерпретации оказываются общественные условия, увиденные через призму психологизированного героя. Перед литературой ставятся задачи большие, чем простое документирование внешних деталей. Она должна измерить глубину человеческой натуры и наполнить ее анализ психологическим содержанием. Литературный критик А. Галахов в своих «Записках человека» называет это новое понимание «освобождением от внешнего»: «Постепенное освобождение себя от внешнего, наносного, постороннего и торжество внутреннего. Нашей родовой собственности — вот задача всех и каждого. Людям часто всего труднее быть людьми» (цит. по: [Манн 1969: 281]).