Поэтика ранневизантийской литературы

В пределах позднеантичной литературы употребление гомеотелевтов и злоупотребление ими достигает необычайной интенсивности у автора гекзаметрической поэмы «О псовой охоте» (так называемого Псевдо-Оппиана) 17. Когда же в ранневизантийскую эпоху происходит рождение новой, уже не метрической, а тонической поэзии, гомеотелев-там находится место и там. Их очень энергично употреблял Роман Сладкопевец:

Неженатый в тоске угрызается. А женатый в трудах надрывается; Се, бесчадный терзаем печалями, Многочадный снедаем заботами; Те во браке покоя лишаются, Те же много скорбят о бесчадии…18

Мы могли бы счесть эти гомеотелевты за рифмы, если бы череда их не обрывалась так беспричинно и произвольно. Даже в поэме Романа о предательстве Иуды Искариота, где употребление гомеотелевтов распространяется на ббльшую часть текста и постольку приближается к регулярности рифмы, оно не становится обязательным ни в каком месте строфы. Гомеотелевты остаются гомеотелевтами.

И все же в ранневизантийской литературе все чаще проглядывает возможность парной стиховой рифмы, как бы ее призрак, домогающийся воплощения. На будущее отметим, что это нередко связано с внутренней структурой смысла, с мыслительным мотивом дихотомии, «дуальной оппозиции». Например, в темном по содержанию гимне гностиков-валентинианцев противополагаются друг другу душа и тело:

Все изводимое в духе созерцаю, Все износимое в духе презираю:

Плоть, от души производимую, Душу же, от воздуха износимую… "

Равным образом, когда Синесий в одном из своих гимнов выстраивает не передаваемое никаким переводом попарное фонетико-синтаксическое сопряжение строк, этот виртуозный параллелизм обусловлен параллельностью содержания, относящегося к двум предметам— к первой и второй ипостаси христианской Троицы:

; со яш56<; naya, со тихтрех; цор<ра, со jtmodq крт|я1<;, со ла-cpoq аа>рт|у1? со roxiooq кар

ю гохтрод ксхЛ.Хо<;

Регулярные пары гомеотелевтов неожиданно появляются не только в ранневизантийской поэзии, но и в ранневи-зантийской прозе — у Прокла Константинопольского, введшего в одну из своих проповедей драматизированный диалог между Девой Марией и Иосифом Обручником. В диалоге этом каждая реплика двучленна и снабжена парным созвучием; напротив, ремарки «от автора» — обычная проза. Начинает Иосиф:

«Далече отыди от иудейского общения, языческого вкусившая беззакония1.» Тогда святая Дева на тяжкую укоризну кроткий дает ответ, говоря: «Оскверненной ли меня почитаешь, ибо непраздное чрево замечаешь?» На это Иосиф: «Не пристало жене добронравной отступать от заповеди благочестной\» Пресвятая говорит: «Приговор изрекая беззаконию, места ли не даешь оправданию?» А Иосиф: «Возможешь ли ты запираться и в вине столь явной не сознаваться1» На это Пресвятая: «Верою исследуй истину пророческого вещания, и ясно постигнешь таинство девственного рождения».

Вот мы уже совсем на пороге стиховой рифмы. Принцип регулярности созвучий найден, и только применение этого принципа само пока нерегулярно; в гностическом гимне, у Синесия и у Прокла Константинопольского применение это ограничено пределами произвольно отмеренного отрывка текста. Остается только один шаг: достаточно распространить обязательность парных гомеотелевтов на целое стихотворное произведение или хотя бы на равные и закономерно повторяющиеся отрезки этого произведения, т. е. на его правильные строфические единицы, — и путь к стиховой рифме, уже прочерченный пунктиром в опытах Псевдо-Оппиана, Синесия и Прокла Константинопольского, будет, наконец, завершен.

Так вот: был ли сделан этот шаг?

Все знают, что широкое применение стиховой рифмы нашло себе место в византийской литературе лишь к исходу ее истории, когда на Западе практика рифмы давно уже имела богатую традицию.

Гораздо меньше известен другой факт: уже в ранневи-зантийскую эпоху, никак не позднее 626 г., возник поэтический текст, являющий последовательное применение регулярной, а значит, стиховой рифмы на пространстве строго отмеренных и структурно упорядоченных строф с рефреном, которые отделены друг от друга равновеликими строфическими единицами без рифм. Это явление осталось, судя по всему, уникальным; но оно состоялось. Ранневизан-тийская литература не только подошла к стиховой рифме — она вышла к ней.