Поэты и цари

Я видел сон, не все в нем было сном,
Воскликнул Байрон в черное мгновенье.
Зажженный тем же сумрачным огнем,
Я расскажу, по силе разуменья,
Свой сон, – он тоже не был только сном.

И вас прося о милости вниманья,

Незримые союзники мои,
Лишь вам я отдаю завоеванье,
Исполненное мудростью Змеи.
Но слушайте мое повествованье.

Мне грезилась безмерная страна,

Которая была когда-то Раем;
Она судьбой нам всем была дана,
Мы все ее, хотя отчасти, знаем,
Но та страна проклятью предана.

Ее концы, незримые вначале,

Как стены обозначилися мне,
И видел я, как, полные печали,
Дрожанья звезд в небесной вышине,
Свой смысл поняв, навеки отзвучали.

И новое предстало предо мной.

Небесный свод, как потолок, стал низким;
Украшенной игрушечной Луной
Он сделался до отвращенья близким,
И точно очертился круг земной.

Над этой ямой, вогнутой и грязной,

Те сонмы звезд, что я всегда любил,
Дымилися, в игре однообразной,
Как огоньки, что бродят меж могил,
Как хлопья пакли, массой безобразной.

На самой отдаленной полосе,

Что не была достаточно далекой,
Толпились дети, юноши – и все
Толклись на месте в горести глубокой,
Томилися, как белка в колесе.

Но мир Земли и сочетаний звездных,

С роскошеством дымящихся огней,
Достойным балаганов затрапезных,
Все делался угрюмей и тесней,
Бросая тень от стен до стен железных.

Стеснилося дыхание у всех,

Но многие еще просвета ждали
И, стоя в склепе дедовских утех,
Друг друга в чадном дыме не видали,
И с уст иных срывался дикий смех.

Но, наконец, всем в Мире стало ясно,

Что замкнут Мир, что он известен весь,
Что как желать не быть собой – напрасно,
Так наше Там – всегда и всюду Здесь,
И Небо над самим собой не властно.

Я слышал вопли: «Кто поможет? Кто?»

Но кто же мог быть сильным между нами!
Повторный крик звучал: «Не то! Не то!»
Ничто смеялось, сжавшись, за стенами, —
Все сморщенное страшное Ничто!

И вот уж стены сдвинулись так тесно,

Что груда этих стиснутых рабов,
В чудовище одно слилась чудесно,
С безумным сонмом ликов и голов,
Одно в своем различьи повсеместно.

Измучен в подневольной тесноте,

С чудовищной Змеею липко скован,
Дрожа от омерзенья к духоте,
Я чувствовал, что ум мой заколдован,
Что нет конца уродливой мечте.

Вдруг, в ужасе, незнаемом дотоле,

Я превратился в главный лик Змеи,
И Мир – был мой, я – у себя в неволе.
О, слушайте, союзники мои,
Что сделал я в невыразимой боли!

Все было серно-иссиня-желто.

Я развернул мерцающие звенья,
И, Мир порвав, сам вспыхнул, – но за то,
Горя и задыхаясь от мученья,
Я умертвил ужасное Ничто.

Как сонный мрак пред властию рассвета,

Как облако пред чарою ветров,
Вселенная, бессмертием одета,
Раздвинулась до самых берегов,
И смыла их – и дальше – в море Света.

Вновь манит Мир безвестной глубиной,

Нет больше стен, нет сказки жалко-скудной,
И я не Змей, уродливо-больной,
Я – Люцифер небесно-изумрудный,
В Безбрежности, освобожденной мной.