Поэты в Нью-Йорке. О городе, языке, диаспоре

Я не знаю, каким путем пойдет русская поэзия. Только бы не заумно-бормотательным, не филологическим или задушевно-разлаписто-культурным. Мне бы хотелось умной лаконичности, логики, скорее музыкальной и диссонансной, чем повествовательной, и живой ясности.

Февраль – ноябрь 2014

Нью-Йорк

Катя Капович

* * *

 Когда под небом невесомые
 однажды жили мы с тобой,
 когда нам пели насекомые
 в плафонах в зелени густой,
 тогда уже в часы вечерние
 мне стал являться странный звук,
 как бы листвы сердцебиение
 передавалось пальцам рук.

 В те дни, измученная мыслями,

 еще не внятными уму,
 я поднималась и меж листьями
 брела в мерцающую тьму.
 За огородами капустными
 шли помидорные поля,
 и было и светло и грустно мне,
 и вся земля была моя.

Катя, расскажи, как появилось твое первое стихотворение? Был ли такой особый момент, с которого все началось?

Первое стихотворение я написала в восемь лет, но оно не имеет ко мне никакого отношения. В нашей школе был театр, куда меня не взяли, потому что хуже актрисы не придумаешь. Просто беда. Кстати, Мандельштам, кажется, в Крыму как-то раз спросил у Надежды Яковлевны: «Как ты думаешь, что самое противоположное поэту?» Она, подумав, сказала: «Гэбист, чекист…» К концу дня Мандельштам дал ей ответ: «Актер»[233].

Я ничего в жизни не способна сыграть, и в школе мне было из-за этого очень обидно: в школьном театре играли все девочки и мальчики. А потом ко мне пришла подружка, с которой мы учились в одном классе, и сказала, что дети в театре не могут запомнить роли, что нужно в стихах, потому что так легче запоминать. Я в ту пору болела и лежала в постели с ангиной, но тут же села и написала поэму, которая называлась «Побег». Поэма занимала всю школьную тетрадь. Помню первые строчки:

 Где-то за морем больницы, больницы.
 В красных больницах красные лица.

Я была одержима идеей побега в Америку к индейцам, и вся поэма была о том, как двое детей бегут спасать индейцев. Я этой темой просто бредила: изготовляла индейские перья, надевала их, ходила по лесу с собакой, изображая индейцев, выходила на связь, делала рацию, загибала ветки, залезала на дерево, а Ленка должна была стоять внизу (мы с ней говорили по рации). Однажды уже в следующем (третьем) классе я добежала до середины леса, очень устала, замерзла, все ждала, когда со мной выйдут на связь, и гадала, почему же меня никто не ищет. Вот такую поэму я и сочинила. Дети, конечно, были в полном восторге, выучили свои роли наизусть без всяких проблем. Получилась настоящая пьеса. Много лет спустя я написала роман в стихах. Я с детства знала, что когда-нибудь напишу что-нибудь в этом жанре. Но ту мою пьесу запретил директор школы. Это был первый запрет, наложенный на меня.

А потом?

Потом, ошалев от успеха и запрета, став запрещенным школьным поэтом, я начала писать стихи. В какой-то момент их прочитала моя мама и сказала, что поэта из меня не выйдет. И я все это изорвала. Первое отвращение к поэзии я испытала, когда рвала свои стихи и жгла их в унитазе, плача и сидя в обнимку с унитазом на полу. Но все, что я написала, тут же ко мне вернулось: я слила воду, и все это говно вылилось обратно прямо на меня. Поэзия не тонет и не горит. Особенно после того, как не тонет.

У тебя в стихотворении «Когда-то я прошла естественный отбор…» есть такие строчки: «Но тут-то Аполлон призвал меня явиться / с вещами в шесть утра и, посветив в окно, / сказал мне: „Тут своих хватает очевидцев. / Иди-ка вниз смотреть картинки бытия“. / Так точно, отвечала я». Как они связаны с началом твоей сознательной жизни как поэта?