Поезд до Дублина

Уже в юности мне сообщили, что запах как ощущение играет немалую роль в формировании картины мира (несмотря на то, что наибольший процент информации мы как приматы всё же получаем со зрением). Так, ты, к примеру, едва ли сможешь нормально общаться с человеком, от которого плохо пахнет, какие бы положительные эмоции он у тебя ни вызывал.

На деле же я дошла до этого ещё лет в шесть, когда сопоставила, что каждый человек, каждый дом имеет свой собственный, неповторимый запах. С уходом члена семьи или с приходом нового сожителя суммарный запах меняется, тут действует принцип смешения. Также запахи способны привязываться к зрительным или слуховым образам и при попадании на соответствующие рецепторы вызывать в сознании целые детальные картины. Таковым являлось и является до сих пор моё мировосприятие.

Поэтому и жизнь свою я до сих пор рассматриваю как череду запахов, которые, подобно фотоплёнке, запечатлели в моих извилинах настоящую картинную выставку. Вот 1982 год: вид с летающего в небесной выси холма и аромат травы, табака от папиной куртки, слегка прелой влаги и солнечного света (именно им, к слову, пахнет лето). Или 1987-й: мы с Грейди стоим на невысоком мостике из металлических прутьев, а под нами – железная дорога, и поезд стучит массивными колёсами и развеивает вокруг невесомый дух дальних путешествий и накатанных рельс…

Первый из периодов моей жизни имеет запах, может, и не более запоминающийся, чем у двух других, но точно необыкновенный, тот, который невозможно воссоздать и остаётся хранить его только в неприкосновенной своей памяти.

Мама страшно любила чистоту и каждый выходной стабильно посвящала уборке, разумеется, приобщая к ней нас как юных помощников. И, быть может, мы противились, даже вопили страдальчески, что это издевательство – убираться настолько часто, однако стоит признать, что сейчас я точно схожусь с нею во мнении. Стоит только вспомнить, как я ребёнком, приходя к кому-нибудь в гости, неизменно спрашивала себя: «Почему у них так грязно?» Ведь для нашего дома критерием загрязнённости служило всё, что так или иначе могло прилипнуть к ногам. Да и наконец, когда убрался (а я и сейчас провожу такую процедуру еженедельно – против привычки ничего не поделаешь), даже дышится свободнее. Пыль не забивает носовую полость и не нужно отряхивать ступни перед тем, как основательно, то есть полностью, залезть на диван.

А самое главное – это запах чистоты. Который и стал лейтмотивом в первой части моей симфонии. Мыло, порошок и мокрое дерево – так, наверное, можно описать тему, красной нитью проходящую через множество других в полотне моего детства.

Ещё – старый, пыльный бетон. Давным-давно (кажется, тогда ещё даже не родилась Марти), весной, родители взяли нас на прогулку в овраг за холмами, на реку, чтобы устроить пикник. Машины у нашей семьи не было, поэтому идти пришлось долго, а термос, перекинутый через плечо на манер сумки, тянул меня за спину и грозился опрокинуть назад. Но как только мы добрались до пункта назначения, я ясно осознала, что нелёгкий путь того стоил. Насколько я могу помнить, вид предстал потрясающий: сочная, только выпустившая молодые побеги зелёная растительность, маленькая речушка со стеклянной водой, такой чистой, что можно было пить, масса оставшихся ещё с осени пожухлых листьев под сапогами и деревья, деревья, которые, чудилось, были повсюду, они нависали над этим чудесным местом, словно купол, и изредка, как бы озорничая, одаряли странников свежей, студеной росой. А в довершение картины, возле небольшой открытой полянки, где решено было остановиться, лежала совсем забытая, давно уже поросшая густым мхом бетонная труба. И я, помнится, так её облюбовала, что не хотела вылезать наружу, заявляя, что я – лесной эльф и подношения в виде жареных сосисок нужно передавать непременно в моё логово. Конечно, мама не стала меня огорчать, и в широком, диаметром около метра, отверстии оказалась просунута рука с бумажной тарелкой…

Запах этой самой трубы, такой влажной, безмятежной, давно уже позабывшей ощущение грубых человеческих рук, отпечатался у меня в памяти как незыблемый символ спокойствия и несокрушимости.

И в середине, ближе к концу, восьмидесятых запись обонятельных образов, аналогично записи песни на пластинку, не прекратилась. Напротив, мобилизовалась и отправилась на хранение старая информация, освободив массу ячеек для новой. Вместе с переходным возрастом пришла и способность к более детальному запоминанию и анализу.