Поезд до Дублина

Я, послав бабушке благодарный взгляд (очень уж не хотелось ещё отвечать на всякого рода вопросы), молча дождалась своей порции и окончательно заключила для самой себя, что здесь физиология моя совершила огромный прокол.

Потому что я совершенно не могла отделаться от мысли, что запечённая, душистая курочка на тарелке, которая среди ароматных варёных картофельных клубеньков так и ждала, когда же я отправлю её в рот, – это та самая курица.

И реакция не заставила себя долго ждать. Как-то снова стало не то, чтобы мерзостно, скорее – непонятно, мутно, а воздух в ушах обеспокоенно заурчал.

– Мёрфи, ты что, курицу не съела? – изумлённо воззрилась на меня Сирша, когда передо мной совсем не осталось картофелин, только птица. – А ты, случаем, не заболела?

Это действительно было очень на меня непохоже. Чтобы Мёрфи Уолш оставила курицу – да никогда. Она скорее взорвётся, но уничтожит всё до последнего кусочка.

– Можешь взять, если хочешь. Курица правда замечательная, только я вряд ли ещё когда-нибудь буду её есть.

Даже в тридцать с лишним я, разводя руками, утверждаю: «Не знаю, зачем; не понимаю, почему». Многовероятно, что уход от проблем – это просто мой персональный конёк. Но факт таков: именно будучи двенадцатилетним ребёнком, я приняла своё первое длительное и отчасти безрассудное решение.

Глава 9.

Рано или поздно в жизни каждого человека наступает такой момент, когда он на ментальном уровне отделяется от родителей и начинает строить уже свой, недоступный другим мир.

В моём случае такой период пришёлся как раз на ранний подростковый возраст и, может быть, потому я так бережно храню эти годы в памяти. Я не замечала, как меняюсь, мне совершенно не было больно от того факта, что многое уже никогда не будет видеться и чувствоваться так, как раньше. Если начистоту, я вообще об этом не задумывалась лет до четырнадцати. С одной стороны, это и к лучшему, но с другой… Насколько же неприятной и противоречивой вещью были перемены, происходившие с окружающим миром!

Для меня мои братья и сёстры всегда были, есть и останутся задорными ребятами, которые зимой не брезгуют валяться в грязном мокром снегу, который мы так долго ждали, а летом рыскают по болотам в поисках головастиков, а позже – лягушек. Моими самыми первыми и такими надёжными друзьями.

Впервые я столкнулась с переменами лицом к лицу, когда Лу в двенадцатом классе привёл к нам домой свою девушку Лесли Честертон и сообщил, что по окончании школы он вместе с ней подаст документы в городской колледж и будет снимать квартиру. Эта девушка была одногодкой брата, но училась в параллельном классе, поэтому впервые они с Лу заговорили только тогда, когда их поставили выступать дуэтом на ежегодном рождественском концерте. Дело в том, что Лесли играла на пианино, а первой и на тот момент единственной любовью Лу была его гитара, потому учительница предположила, что, возможно, будет здорово, если ребята вместе сыграют и споют, всё равно ведь участников мало. А так как перечить взрослым у нас в школе было себе дороже, Лу и Лесли пришлось начать совместно репетировать. А там – общение, прогулки, вечерние звонки и хохот до полуночи, походы в кино… «И как-то само закрутилось, – довольно заключал братец, пересказывая нам, семье, эту историю. – Наверное, это-таки была судьба».

«Какое там – судьба, – позднее, угрюмо закрыв лицо копной схожих с мочалкой волос и пиная ногой бортик своей тахты, мысленно трактовала я. – Бредни это всё, не существует такого. Это животные инстинкты, и ты, дорогой мой, им поддался. Всё, что ты ни рассказывал, – розовые сопли под приторной посыпкой. Нет, даже не сопли – слизь! Противная, тошнотная слизь. Я-то помышляла, ты человек высокий, животной дури не поддашься, будешь разумным… Homo Sapiens Sapiens как-никак… А ты так вот бесчестно сошёл с пути». Мне было настолько дурно, что хотелось и правда сбежать вниз и выпустить обед на волю, но я держалась и только ерошила рассеянной рукой бахрому на занавесках. В неполные одиннадцать лет я считала любовь чем-то ненужным, тем, что только портит жизнь и мешает нормально существовать. Мне казалось, что Лу многого мог бы добиться, не вытяни он такой ужасный жребий.

«А как же мама и папа? – часто спрашивали меня, когда я высказывала своё мнение. – Они же любят друг друга, так? Неужто это плохо?» «Возможно, что нет, – честно сознавалась я, но и тут находила справедливый контраргумент. – Но ведь без семьи они большего бы достигли. Дети и деньги – это у них вечная помеха». Мама, дело известное, тут же начинала махать руками: «Не говори так! Мы и думать не думаем, что было бы, если б вы не жили на свете!», на что я с невозмутимостью возражала: «А зря. Ваша жизнь бы, может, на порядок лучше была».