Мы еще некоторое время болтали, пока Катя собиралась. Затем вышли из комнаты и услышали шум, доносившийся с нижнего этажа. Отчетливо слышались только возгласы: «Этот маленький лаовай!.. Этот маленький лаовай!..» Мы начали спускаться по лестнице, и перед нами открылась поразительная картина, от которой мы не знали, что делать, то ли смеяться, то ли плакать. На лестничной площадке сидел Ванечка и с деловым видом очищал очередной мандаринчик, вся площадка вокруг него была обильно усыпана оранжевыми мандариновыми корками, а рядом стояла возмущенная горничная, которая всплескивала руками и причитала:
– Этот маленький лаовай съел все мандарины.
Трогать этого варвара она не решалась. Ванечка смотрел на нее совершенно невинными голубыми глазами, не понимая, чем рассержена эта тетя, с которой у него всегда были такие добрые отношения. С двух деревцев из четырех урожай им был снят уже полностью. Увидев, что мы спускаемся по лестнице, горничная замолчала и быстро скрылась. А Катя бросилась улаживать этот «международный» скандал.
В городе толпы расфуфыренных, но совершенно трезвых китайцев бесцельно бродили по улицам, а поскольку в этом маленьком городишке других мест отдыха, видимо, не было, то большинство из них выходило к берегу моря и к цивилизованным гостиницам на берегу. При этом женщины в своих лакированных туфлях на каблуках мужественно двигались по песку пляжа, но никто так и не разделся, и не выкупался. Но все относительно.
Что-то для нас в их жизни было удивительным, а все китайцы – и женщины и мужчины – пялились на сумасшедших, по их понятиям, иностранцев, которые были непристойно обнажены и в этот праздничный день, не боясь злых духов, лезли в море совсем не для того, чтобы вымыться. Вид обнаженных тел, особенно женских, вызывал у китайцев особую эйфорию. Когда я, вдоволь наплававшись, подплывал к берегу, то увидел огромную толпу наряженных китайцев-мужчин, столпившихся на пляже в одном месте. Сначала я удивился и даже насторожился, не случилось ли чего. Но потом, увидев причину этого импровизированного митинга, расхохотался.
Толпа стояла полукругом на почтительном расстоянии от линии моря, на отмели которого плескалась наша Катерина с ее весьма выразительными формами. Судя по всему, это зрелище было особенно необычным для худосочных китайцев-южан, которые такого роскошного тела вообще, наверняка, в жизнь не видели. Я сразу же схватился за фотоаппарат.
Надо отдать должное и самообладанию русской Венеры, которая на все это, казалось, не обращала никакого внимания. Более того, когда ей надоело плескаться, поднялась во весь свой богатырский рост, «коня на ходу остановит, в горящую избу войдет», и стала медленно, как бы растягивая удовольствие себе и доставляя удовольствие бесцеремонным зрителям, входить в воду. Пока она минут десять продвигалась вперед по мелководью, вся очарованная толпа без единого звука наблюдала за ней. Когда же эта русалка, наконец, полностью насладившись их благоговейным вниманием, бросилась в волны и красиво поплыла брассом далеко-далеко в море, они еще некоторое время любовались, как ее неслабые телеса вздымались над волнами. Но спектакль закончился, и зрители стали постепенно расходиться. Жаль, я не догадался пройтись с шапкой по кругу. За такое зрелище надо платить!
Праздник у китайцев продолжался еще довольно долго, и каждый день примерно одинаково. Хороший обед и променад вдоль моря.
Нам это надоело, и по настоянию Кати мы дружной толпой отправились в залив Ялунвань (залив зубастого дракона). Это место оказалось не так близко от Санья, поэтому пришлось сначала ехать на микроавтобусе, а затем на грузовичке, который также, как и моторикши, был приспособлен к таким экскурсионным поездкам. В глубине острова простирались огромные пространства почти дикой природы, люди попадались редко. Ехать пришлось довольно долго, поэтому мы обратили внимание на желтую воду в реках и зеленую в прудах, на таких же, как и везде, мальчишек, ловящих рыбу при помощи самодельных удочек, на убогие низкие лачуги местных жителей в небольших селениях у подножия гор, черномазых свиней непонятного цвета и черно-сизых буйволов, бродящих в свободном поиске пищи. Спокойная, неторопливая жизнь, которая течет сама собой по сложившимся тысячелетиями привычкам и законам, далекая от вмешательства какой-либо цивилизации. Большая часть домов аборигенов слеплена из глины и тростника или пальмовых листьев, как в фильмах о туземцах, но кое-где были уже заметны и богатенькие дома из камня.