Поезд из Венеции

— У меня они еще не все… Ваша дочь сама точно не знает все адреса, в частности, например, адреса Маню… А теперь от имени прокурора я должен с вашего согласия подвергнуть вас официальному допросу… Ведь в вашем доме…

Лурса уже открыл дверь и крикнул в коридор:

— Пошлите сюда секретаря… Эй, вы, там, внизу, слышите… Пошлите к следователю секретаря…

Очевидно, сейчас Рожиссар звонит госпоже Доссен, а она, скорбная, в блеклом одеянии, скорее всего в лиловатом, со своими изысканными манерами, еле переползает с одного дивана на другой, и единственное усилие, которое она может себе позволить, — это поправить тонкими пальцами цветы в вазе.

Трудно было представить себе человека меньше похожего на Лурса. В их семействе она была олицетворением изысканности. И вышла замуж за Доссена, который тоже был подчеркнуто элегантен; супруги построили за Майлем самую шикарную в Мулэне виллу, где гостей обслуживал дворецкий в белых перчатках, что в городе было большой редкостью.

«Алло! Это вы, дорогая? Ну как вы себя чувствуете? Я просто в отчаянии. Однако я должен предупредить вас, что ваш сын… Конечно, конечно! Мы сделаем все, что в наших силах…» Лурса чудилось, будто он слышит телефонный звонок, видит, как его обезумевшая от горя сестра среди диванных подушек и букетов звонит горничной и только тогда позволяет себе роскошь упасть в обморок.

— Вы меня звали, господин следователь?

— Соблаговолите записать предварительные данные о господине Лурса…

— Гектор-Доминик-Франсуа Лурса де Сен-Мар, — отчеканил Лурса с жесткой иронией. — Коллегия адвокатов города Мулэна. Сорок восемь лет, женат на Женевьеве Лурса, урожденной Грозильер, отбывшей в неизвестном направлении…

Секретарь поднял голову, посмотрел на своего начальника, как бы спрашивая у него совета, заносить ли в протокол эти последние слова.

— Пишите: «Мне неизвестно, что делала или что могла делать вышеупомянутая Николь Лурса; мне неизвестно, что происходило в тех комнатах моего дома, где я не бываю, и это меня ничуть не интересует. Услышав, как мне показалось, выстрел в ночь со среды на четверг, я, к сожалению, проявил излишнюю нервозность и обнаружил в кровати на третьем этаже убитого пулей неизвестного мне человека. Больше добавить ничего не имею».

Лурса повернулся к Дюкупу, который то сплетал, то расплетал ноги:

— Сигарету?

— Спасибо.

— Бургундского?

— Я уже вам сказал…

— Что никогда не пьете по утрам! Тем хуже для вас! А теперь…

Он замолчал, всем своим видом показывая, что хочет побыть в одиночестве.

— Я должен еще попросить вашего разрешения на допрос прислуги… Что касается горничной, которую вчера вечером рассчитали, то ее уже разыскивают… Вам должно быть яснее, чем любому…

— Именно чем любому!

— Фотография убитого и отпечатки его пальцев посланы в Париж, об этом позаботился комиссар Бине…

И Лурса вдруг пророкотал совершенно не к месту, так, словно пропел всем известный припев:

— Бедняжка Бине!

— Бине весьма ценный служащий…

— Ну конечно! Еще бы не ценный!

Лурса не расправился еще с первой бутылкой из своей дневной порции. Но уже прошла обычная по утрам хмурость, скверный вкус во рту и противное чувство пустоты в голове.

— Весьма возможно, я буду вынужден…

— Пожалуйста…

— Но…

К черту Дюкупа! Он до смерти надоел Лурса, и Лурса открыл дверь.

— Вы должны признать, что я сделал все, что мог, лишь бы…

— Совершенно верно, господин Дюкуп…

В устах Лурса имя следователя прозвучало как ругательство.

— Что касается журналистов…

— Надеюсь, вы сами сумеете уладить это дело?

Поскорее бы он убрался отсюда, этот чертов сукин сын! Разве можно спокойно все обдумать, когда перед глазами торчит физиономия такого Дюкупа, который к тому же продушил весь кабинет запахом своей скверной помады или фиксатуара.

Итак, Николь…

Он пожал руку следователю, потом секретарю и, желая положить конец всему, запер дверь кабинета на ключ.

Николь…

Он так яростно разворошил в печурке золу, что язык пламени вырвался наружу и чуть не опалил ему брюки.

Николь…

Он дважды обошел кабинет, налил полный стакан вина, стоя выпил его залпом, потом присел и стал разглядывать листок бумаги, на котором были нацарапаны имена молодых людей, тех, что назвал по телефону Дюкуп.

Николь…

А он-то считал ее просто тупой дылдой! От подъезда отъехала машина: должно быть, Дюкуп.

По всему дому расползлись чужие люди.

Что же могла натворить Николь?

III

Он не засмеялся вслух. Даже не улыбнулся, хотя испытывал чувство жгучего интереса, которое вдруг пробудило в нем какое-то радостное ощущение, почти ликование, обволакивающее, как теплая ванна.

Было около часа дня. Лурса вошел в столовую и обнаружил там Карлу, которая злобно швыряла на стол тарелки. Сам не зная почему, он не сел к столу, а стал спиной к камину, где тлел уголь.

Тут Фина, раза два нетерпеливо дернув рукой, как бы отмахиваясь от назойливой мухи, соблаговолила заговорить, роясь в ящике с серебром:

— Надеюсь, вы мне не звонили?