Поезд из Венеции

— Я просто с ума схожу от волнения. Не заглянете ли вы ко мне хоть на минутку?.. Шарль по делам в Париже. Я постаралась объяснить ему по телефону, что случилось, но он раньше завтрашнего дня приехать не сможет…

Лурса был неумолим. Пусть сестра хоть в ногах у него валяется, пусть корчится от страха, он даже пальцем не пошевелит. А его раздушенный зятек, конечно, в эту самую минуту обедает с девочками в отдельном кабинете!

— Послушайте, Эдмон еще не вернулся… Я боюсь говорить об этом по телефону… Как, по-вашему, нас не подслушивают?

Лурса нарочно ничего не ответил.

— До сих пор он сидит у следователя… Дюкуп мне только что звонил… Вернее, я просила об этом Рожиссара, просила, чтобы меня держали в курсе дела. Кажется, допрос еще не кончен… Дюкуп не сообщил мне никаких подробностей, но дал понять, что все гораздо серьезнее, чем ему казалось поначалу, и что дело будет трудно замять.

— Ну и что? — спросил он, нарочно усиливая хрипоту в голосе.

— Но, Гектор…

— Что?

— Ведь все произошло в вашем доме. Это Николь… Короче, если бы вы следили за ней… Извините, пожалуйста… Нет! Я вовсе не это хотела сказать… Поймите, я совсем больна от волнения. Я вынуждена была лечь в постель и вызвала врача.

Она и так вызывала врача три-четыре раза в неделю по любым пустякам: то у нее был истерический припадок, то просто не знала, как убить время…

Болезни для нее то же самое, что красное вино для ее родного брата!

— Послушайте, Гектор!.. Сделайте над собой усилие… Приезжайте ко мне сейчас… Вернее, будьте милым…

— Я не милый!

— Да замолчите! Я сама знаю, какой вы! Но не могу же я в моем теперешнем состоянии идти в суд. Зайдите за Эдмоном и приведите его, если допрос уже кончился. Я так боюсь, что он наделает глупостей! Приведете его домой и, кроме того, дадите мне совет… Вернее, дадите совет ему…

Ответит он или нет? Во всяком случае, он что-то буркнул. Потом положил трубку и продолжал стоять у письменного стола, сердито хмурясь, потому что по-прежнему чувствовал себя чужаком.

Уходя, Николь не закрыла за собой дверь. Он прошел по коридору, заглянул в столовую, где за столом уже сидела дочь.

Николь поднялась, как по сигналу, открыла дверцу подъемника:

— Суп, Фина!

Она избегала глядеть на отца. Что она о нем думает? Что сказал ей Маню, когда она провожала его до двери? Какими были их прощальные объятия?

Вдруг он почувствовал усталость. Его плоть тосковала, как по утрам, до первого стакана вина.

— Какой сегодня суп? — спросил он.

— Пюре гороховое.

— А почему в таком случае нет гренков?

Фина забыла сделать гренки! А ведь к гороховому супу полагаются гренки! Он вспылил:

— Ясно, носится по городу, разносит молодым людям записки, где же ей заниматься кухней! И само собой разумеется, никто не позаботился нанять новую служанку.

На него взглянули удивленные глаза Николь. Впервые за много лет он проявил интерес к хозяйственным делам и сам не заметил этого.

— Я уже нашла служанку, она придет завтра утром.

Тут он чуть было не взорвался. Оказывается, несмотря на все, что произошло, несмотря на допрос, записки, которые она успела разослать, несмотря на то, что их дом полон полиции, несмотря… несмотря ни на что, она, видите ли, еще позаботилась найти новую горничную вместо Анжель.

— А откуда она? — подозрительно осведомился Лурса.

— Из монастыря.

— Как? Как? Откуда?

— Она работала в монастыре прислугой. А теперь она обручена… Зовут ее Элеонора…

Не мог же он в самом деле злиться из-за того, что их новая служанка зовется Элеонорой!

Он принялся за еду, но, не кончив тарелки, вдруг заметил, что со свистом втягивает суп, сидит, низко нагнувшись над столом, громко отдувается, как плохо воспитанные дети или крестьяне.

Он покосился на Николь. Она не глядела в его сторону. Привыкла к этому! Ела она аккуратно, думая о чем-то своем.

И тут он поспешно, даже слишком поспешно снова уткнулся в тарелку, потому что без всяких видимых причин с ним случилось нечто идиотское, невероятно идиотское, в чем он сам не разобрался и что не должно было случиться: у него вдруг защипало в глазах, лицо вспухло.

Хорошенький, должно быть, у него вид!

Но ведь эти поганые ребята…

— Куда вы идете, отец?

Она назвала его отцом! Не папой же его называть! Только этого недоставало! Он был просто не в состоянии сразу ответить на ее вопрос. Швырнув скомканную салфетку на стул, он направился к двери.

И только на пороге ему удалось выдавить из себя:

— К тете Марте! Уф!

Но самое невероятное было то, что он действительно надел пальто и пошел к Марте.

V

У него было такое впечатление, будто он погружается в самую гущу жизни. Он делал давно забытые жесты и движения, возможно, делал их всегда, но как-то не отдавая себе в этом отчета, — например, зябко поднял воротник пальто, поглубже засунул руки в карманы, наслаждаясь холодом и дождем, тайной, которую хранили эти улицы, все пятнистые, все блестящие от света.