Поезд на Ленинград

– Царапнуло, было дело – шальная пуля, – объяснил он, подняв два пальца к голове. – Но пятнадцатилетние мальчишки не сидят на месте, даже если на улице война, я бы даже сказал – тем более, когда война. Стащил винтовку, немцы стали отбирать, приставили к голове манлихер вот так, – и он приложил пальцы к виску, но не концами, а вдоль, – и пальнули – звездануло отдачей и обожгло. Родом я из Гуляйпольской волости. Там у нас свой Влад Миклош был, только не такой удачливый. Батькой Махно звали. Есть между этими двумя личностями некие параллели. – Он вальяжно откинулся локтем на угол рамы окошка, а другой рукой сделал в воздухе какое-то замысловатое движение, будто поэт, привлекающий музу. – Я как журналист стал изучать личность Влада Миклоша. Думаю, может, написать о нем книгу. Правда, пока не определился с жанром.

Улыбка медленно сошла с его лица, и он неожиданно выпрямился и перевел ставший тяжелым взгляд на грузина.

– Ной Жордания[5], – гробовым голосом произнес Вольф, сверкнув глазами, как театральный граф Монте-Кристо, явившийся изобличить Вильфора.

Грузин все это время сидел неподвижно и, слушая Вольфа, неприязненно пялился на него. Когда вдруг Вольфу пришло в голову посреди разговора со Стрельцовой плюнуть в него именем главаря грузинских повстанцев, он поначалу даже не шелохнулся, точно не расслышал.

Только лишь поначалу.

Но потом лицо Месхишвили мертвецки побелело, вытянулось, веки затрепетали, губы сжались, и сразу же по телу пробежала дрожь. Он как-то неестественно дернулся, сжал кулаки, словно вот-вот набросится на Вольфа или повалится на колени и начнет рвать на себе волосы, но совладал с собой и медленно, будто боясь расплескать свою злобу, отвернулся. Нельзя так легко поддаваться провокации – внутренне подначивал его Феликс, стараясь не выдавать торжествующей улыбки.

Он пристально наблюдал за тем, как по светлоокому лицу грузина продолжали пробегать облачка тревоги, как он умоляюще вскидывал брови, шевелил губами и сжимал коленки белыми от напряжения пальцами, видел, как из-под его барашковой шапки потекли струйки пота. Несколько раз его безвольная рука вскидывалась то к груди, и дрожащие пальцы проводили по ребрам, то к голове, и он вытирал пот, то к воротничку застегнутой по горло рубашки. Белов видел, как его беспомощные пальцы все искали верхнюю пуговицу и никак не могли ее найти.

Жена Месхишвили, заметив, какое действие на него произвело упоминание их печально известного соотечественника, тревожно следила то за движениями рук мужа, то за его мимикой. В какой-то момент он поднялся, хотел было выйти в проход, Лида придвинулась к окну, пропуская его. Но он сел на ее место, бессознательно продолжая искать пуговицу у горла.

Известное дело, что услышать грузину в стране большевиков от кого бы то ни было имя Ноя Жордании приятного мало – тотчас начнешь думать, что тебя подозревают в сношении с оппозицией или в национал-уклонизме. Но слова Вольфа звучали как вызов, как пощечина…

Тугодум Саушкин, в конце концов заметив неловкость ситуации и подозрительную тишину, медленно поднялся и приблизился к грузину.

– Какой-такой Жордания? – положил он ему руку на плечо, нагнувшись к лицу. Того передернуло. – Кто здесь произнес это имя?

Грузин метнул в Вольфа яростный взгляд, сбросив ладонь Саушкина со своего плеча, и сжал губы так сильно, что они побелели, отчетливее выступили скулы и красные пятна на них.

Так как он ничего не сказал, уполномоченный вынул его удостоверение личности из кармана своей куртки, куда сложил документы пассажиров.

– Хм, как интересно. Завагитпропотдела московского губкома партии! – прочел он. – Это вам не хухры-мухры. Почему вас подозревают в связях с Жорданией?

– Никто меня не подозревает! – сквозь зубы выдавил грузин.

– А вот товарищ студент подозревает, – не унимался уполномоченный, склонившись еще ниже – так, что его усы коснулись виска грузина. Тот отшатнулся, бросив сначала на него косой презрительный взгляд, а потом не удержался и оглядел присутствующих. Никто ему на помощь идти не собирался. Все прекрасно понимали, что Вольф, скорее всего, был провокатором на службе ОГПУ.

– С чего ви взяли? – не сдавался Месхишвили.

– Стал бы он просто так произносить это имя вслух?

– Кто его знает! Спросите его, чего вдруг он стал так говорит.

– Покажите ваш билет.

– Почему ви его не спросите? – дрожал от гнева и захлестнувшего его чувства несправедливости Месхишвили.

– С товарищем Вольфом мы успеем поговорить. Ваш билет.

– Когда ви с ним говорит будете? Говорите сейчас! Нэ хотите? Да, потому что он тут подставной.

– Ваш билет!

– Он, черт возми, у вас!

Саушкин, не сводя взгляда с лица Месхишвили, опять полез за пазуху, так как вынул только паспорт.