Поезд на Ленинград

Тогда Лида и собралась приступить к решительному действию, тогда-то и подумала, что готова поразить Минотавра. Но как о таком сообщишь мужу? Женщина ведь существо слабое, глупое, она не имеет права лезть в политику, она же в этом совершенно ничего не смыслит и только бы все испортила. Так думал о ней Даня. Узнай он, что жене известно обо всех его чаяниях и намерениях, сошел бы с ума. Приходилось врать, юлить, делать вид, что ее интересуют тряпки. Но довольно! Теперь пусть знает, что и она рискует, что цель у них одна, пусть знает, что и она хочет видеть Грузию свободной от большевистских оккупантов, жить в Кутаиси. Она не просто женщина, а боец… Пусть знает! Пусть слышит каждое ее слово…

Конечно же, она тотчас пожалела о минуте слабости, едва увидела мужа под дверью. Впилась взглядом в его лицо, чтобы вычислить все чувства, и малодушно надеясь, что он ничего не услышал…

А потом они, взявшись за руки, вышли из бывшего Шереметевского особняка и, о чем-то весело переговариваясь, так и не поняв друг друга, отправились по летней Воздвиженке в сторону Арбата, неся на руках – то он, то она – маленького сына, которому суждено скоро стать сиротой.

Глава 4. На березу села галка, две вороны, воробей…

1 января 1929 года. Октябрьская железная дорога. На пути в Ленинград

Чтобы подыгрывать больным, когда того требовала терапия, профессору Грениху приходилось заставлять себя мыслить в соответствии с проработанным им сценарием. Общеизвестная истина: врать и притворяться невозможно, если не веришь в собственную ложь. Поэтому приходилось делать для этого особое усилие.

Сейчас получалось плохо. Константин Федорович сидел, скрестив на груди руки, нехотя оторвался от мыслей, вновь окинув взглядом вагон. Красавица-грузинка наклонилась к своим узелкам, с головы скатился великоватый ей картуз, на плечо упала толстая черная коса, которую она прятала под шапкой. Рядом ее супруг – светловолосый представитель этой удивительной и самобытной нации, его явно что-то тяготит, он подолгу замирает со стеклянным взглядом, обращенным в пустоту. Сидящий напротив молодой человек удивительно спокоен, но не внушает доверия едва заметно вздрагивающий вверх уголок рта, демонстрирующий внутреннюю готовность к чему-то, известному ему одному. Он улыбается и хмурится своим мыслям, говорит редко. Лет ему около двадцати пяти, судя по его словам и документам, чему на деле трудно поверить – уж очень тяжелый взгляд и слишком глубокие морщины пролегают вокруг глаз и рта, да и в волосах седые штрихи, что наводит на определенные мысли, что он мог жить не по своим документам или же в них закралась ошибка.

В пору Гражданской войны, когда удостоверения личности и паспорта, бывало, заполнялись людьми малограмотными, выдавались всем подряд, а данные записывались лишь со слов и нигде не перепроверялись, по подложным именам, с измененными датами рождения в угоду каким-то целям – например, ради возможности избежать службы в армии, для зачисления в вуз или чтобы получить очередной паек – жили очень многие. Бывшие дворяне записывали себя в рабочий класс, профессора – в деревенские учителя, евреи – в русские. Тот же Троцкий Лев Давыдович был когда-то Лейбой Бронштейном, нарком торговли Каменев носил фамилию Розенфельд, нарком земледелия Яковлев – звался Эпштейном. А теперь эти люди удивлялись, почему венгр Миклош взял русскую фамилию Швецов. Революция точно воду в реке взбаламутила, со дна на поверхность поднялся весь ил, обсыпались берега, а где-то даже обвалились мосты и вырвало с корнем деревья – хаос, который не скоро, а может, и никогда не придет в порядок. Время, когда всякий мог стать королем, а король мог потерять все. Эра самозванцев.

И самым ярким самозванцем стал вышеупомянутый Влад Миклош, проживший в СССР под именем Швецова Савелия Илиодоровича несколько лет и дослужившийся от начальника рязанской губчека до московского губернского прокурора. Не мудрствуя лукаво, в Гражданскую войну он убил человека, взял его паспорт и построил новую жизнь под другим именем в чужой семье. Своим присутствием в этом вагоне Грених был обязан именно шальному венгру Миклошу, которому нынче навесили ярлык «австро-венгерский шпион», к слову, совершенно несправедливый, но необходимый, чтобы под ним спрятать его тесную связь с другими партийными работниками, занимавшими крупные должности.