Поезд на Ленинград

Интересно, почему он решил записать Вольфа в налетчики? Наверное, живя в Петрограде, слыша истории об ограблениях, которые совершал этот советский Робин Гуд, в мечтах представлял, как делает то же самое. Ему очень хотелось замазать толстым слоем романтики все то, что он совершал. Гораздо приятнее быть благородным разбойником вроде Арсена Люпена, английским шпионом, получившим задание уничтожать негодяев, чем чьей-то шестеркой.

– Дело в том, что… – Грених тяжело вздохнул перед решающим шагом. Надо действовать немедленно, пока пациент открыт для диалога. – Дело в том, что Вольф сегодня утром уже поведал мне эту самую историю про винный погреб, что и вы сейчас. Вот только главным действующим лицом в ней были… вы.

– Я? – Лицо Феликса вытянулось.

– Меня это тоже привело в замешательство. – Грених сцепил пальцы на столе.

Феликс вскочил со стула, сделал шаг назад, обвел комнату потерянным взглядом, будто ища спасения в окружающих предметах.

– Я? – вновь повторил он. – Но… как? Не может быть! Зачем? Зачем он это сделал? – Придвинул стул, сел и вдруг обессиленно спрятал лицо в ладонях.

– Сдается мне, один из вас лжет, – ожидающе глядел на него Грених.

– Ну конечно, он! – Феликс распрямился, лицо его сделалось решительным. – Чертов предатель. Он лжет, хочет теперь свалить все на меня… Ах, зачем я с ним связался! Ведь и в гимназии мы не ладили, он меня всегда дразнил жидовской мордой, хотя сам же и еврей. Пожалел убогого… А как вышло, что вы говорили с ним? Он здесь, в ИСПЭ?

– Да, его привезли на освидетельствование из ардома.

– И он до сих пор здесь?

Грених немного подумал и рискнул:

– Да, если хотите, мы его позовем. И вы спросите с него за ложь.

Он поднял трубку и, боясь, что Феликс следит за его действиями, знает правильные цифры приемного покоя и обнаружит игру, набрал настоящий номер. Пришлось сказать медсестре, дежурившей внизу, несусветную странность и получить волну удивленных вопросов, на которые приходилось давать не менее странные ответы. Грених попросил привести заключенного Вольфа Семена, если того еще не увезли обратно в ардом, несколько раз повторил невпопад «да» и «нет», положил трубку в самый разгар удивлений и стал ждать, мысленно считая до ста. Ему было не привыкать играть в подобные игры с больными. Но на этот раз было сложнее…

Мысль, что парень, сидящий напротив него, все же изумительный актер, которому позавидовал бы сам Мейерхольд, вилась над Гренихом беспокойным мотыльком.

А что, если ему откуда-то стала известна история Ольгиного знакомца? Что, если у него какой-то тайный замысел и он его планомерно осуществляет, и сейчас пытается вовлечь в свою игру и судебного психиатра, через руки которого проходили сотни преступников, пытающихся вывести свои преступления по одиннадцатой статье. Мол, они действовали в помрачении ума, а следовательно, нуждаются не в тюрьме, а в лечении. Грених давно научился вычислять малейшее притворство. Но здесь пришел в затруднение.

– Как вы сами думаете, зачем ему было возводить на вас напраслину? – спросил Константин Федорович, досчитав до ста.

Феликс помотал головой, издал тяжелый, убедительный вздох.

– Он болен, очень болен… Не понимает порой, что творит. Я хотел ему помочь. Я выбрал его лишь потому, что у нас была общая цель – Миклош.

Поднявшись, Грених прошел к двери, открыл ее, смотрел долгое время в пустой коридор, решаясь. А потом торжественно произнес, распахивая створку:

– Здравствуйте, Семен Осипович. Рад вас снова видеть. Проходите.

И тут с Феликсом произошла неожиданная метаморфоза, он страшно побелел, глянув на раскрытую дверь и пустой проем, сбоку от которого стоял Грених, делавший приглашающий жест некому невидимке. Грених думал, сейчас-то он и сломается. Любой нормальный человек, пусть даже и притворщик, хотя бы улыбнется такой глупости.

Но нет.

Белов вскочил, отшатнулся, вытянулся, как при столбняке, и грохнулся навзничь, потеряв сознание. Но едва Грених успел к нему приблизиться, он тотчас пришел в себя, поднялся и посмотрел на профессора с совершенно иным выражением лица, совсем другим взглядом.

Преображение было потрясающим, таким, что Грених дольше, чем должно, на него пялился с доброй долей удивления, к стыду своему, едва не раскрыв рта. Глаза Белова – теперь это был Вольф, совершенно точно – потемнели, стали почти черными из-за расширенных зрачков, черты лица ожесточились, появились морщины и выдающаяся жила на лбу, складки у рта, нос заострился, щеки впали. Он согнулся, будто имел сколиоз, и прошел к стулу, чуть прихрамывая. Именно таким Грених видел его в первую с ним встречу – в институте, но сейчас все эти отличительные черты как будто заострились.

– Чего вам от меня опять понадобилось?

Грених растерял все слова и мысли.