Поезд Ноя

Разумеется, он не стал бы стреляться из-за одной Ванды. Он любил эту хохотушку до желудочных колик, до потери пульса, но в сущности мог бы смириться с платонизмом. Ванда только добивала его, колола стилетом уже смертельно раненного. Операцию разрушения затеял его величество океан. Планета Океан, ибо Землей она уже не имела права именоваться. Шарик покрывали километры и километры соленой тяжелой воды, пенные волны могли беспрепятственно путешествовать от полюса к полюсу, все жизненные сроки превратились в условные. Вот и думай-гадай, как дальше существовать! Потому что, если не работать и не любить, то незачем жить. Верно пел незабвенный Владимир Семенович: «Я люблю и значит — я живу…» Все правильно. А они сейчас не живут. Пьют и болтают, скандалят и дерутся. Разве что Горлик еще чем-то всерьез озабочен. Кует славу будущего классика. Сколько он, интересно, успеет переписать? Наверное, немало. И будут после восхищаться потомки, выводя образ нового Платона. Впрочем, не все ли равно…

Щелчок! Егор обморочно вздохнул. Перед глазами плавали огненные кольца. Природа тоже не собиралась церемониться с самоубийцей, слоновьими порциями впрыскивая в вены спешно сотворенный яд, превращая мышцы в подобие безвольных тряпок. И самое забавное, что интеллект, еще пару минут назад однозначно ратовавший за суровый исход, теперь вдруг с тем же рвением принимался изыскивать доводы иного порядка.

Что-то загремело за дверью, донеслись возбужденные голоса. Егор усмешливо прищурился. Еще одно вмешательство судьбы?… Уж не собираются ли его спасать?

Увы, причина шума крылась в ином, в дверь, как выяснилось, наколачивала кулаками будущая знаменитость вселенной — гениальный писатель Горлик.

— Егор! Тут у нас, понимаешь, заварушка! Слышишь? Надо бы вмешаться!

Несостояшийся самоубийца шатко поднялся, с интересом покосился на револьвер. Что ожидало его через пару секунд? Ослепляющая боль или очередная отсрочка? Отведя ствол в сторону, он нажал спуск. Грохочущее пламя обожгло обшивку диванчика, револьвер скакнул в кисти, испытывая на прочность суставы.

— Егор! Ты что там делаешь?! — в дверь забарабанили с удвоенной силой.

— Тута я, тута, — Егор отворил дверь.

— Ты зачем это тут? Чего это?… — козлиная, чуть отдающая рыжинкой бородка Горлика заметно тряслась. Друг выглядел напуганным. — Ты что, стрелял?

— Гром и молния. — Егор кивнул на револьвер. — Баловался. Думал, нет патронов, да вот ошибся.

— Как же так можно! Нельзя же так… — испуг Горлика проходил. — Это ведь оружие, к примеру! А ты баловаться затеял.

— Ты вроде о заварушке говорил? — напомнил Егор.

— Что? Ну да! Путятин, понимаешь, опять спятил. Ван Клебена чуть не убил.

— За что?

— Кто же их, паразитов, разберет! Одно слово — поэты! Сидели за столиком, мирно разговаривали, потом кто-то что-то сказал — повскакивали и давай драться. Только какая там драка! Ты ведь знаешь нашего Путю! Под горячую руку вагон перевернет.

— Знаю. Он в тамбуре с пулеметом запирался.

— Ну вот! А сегодня, к примеру, автомат у Марата отобрал. Короче, свалка идет капитальная.

— Нужны кулаки, я правильно понимаю?

Горлик лихорадочно кивнул. Егор бросил револьвер в чемодан, отодвинув приятеля в сторону, быстрыми шагами устремился к ресторану.

* * *

Привязанный цветастыми занавесками к стулу, с полотенцем во рту Путятин продолжал рычать и ворочаться. Три тяжело дышащих мужика сидели вокруг и мрачно зализывали раны — все равно как дворовые псы после драки. Зализывали в буквальном смысле, потому что бинтов пока не принесли, а салфетки оказались перепачканы соевыми приправами. Ворчащие официантки восстанавливали прежним аккуратным каре опрокинутые стулья, тряпками затирали винные лужи, заметали битое стекло. Иллюстрация того, что может натворить одна-единственная раздухарившаяся компашка, была вполне наглядной. Операция разорения вагона-ресторана прошла более чем успешно и в сжатые сроки.

— Вовремя подоспели, — Марат сплюнул под ноги, растер каблуком. — Народец-то у нас геройский, — как стали орать да кулаками размахивать, так и кинулись врассыпную. Дверь вон даже выдавили… А Жорика, непоседу вашего, Путя сразу в нокаут посадил. Первым же ударом.

— А что с Ван Клебеном?

Марат махнул рукой.

— Коммерсант же, что ему сделается! Удрал, конечно. Получил в лоб и сделал ноги. А Жорик только и подошел спросить, что, мол, братцы, не поделили. Ну, Путя ему и разъяснил… — Марат, лицо которого напоминало битое яблоко, хотел было рассмеяться, но тут же поморщился. Скосив глаза на Путятина, с укоризной покачал головой. — Эх, ты! А еще поэт, представитель вымирающей интеллигенции…

— Ага! У истинно интеллигентных людей нет такой силищи! — Горлик с кряхтением потирал ребра. — Я думал, точно всех за борт повыбрасывает. И что на него, дурака, находит?

— То же, что на всех, — Егор осторожно потрогал припухшую щеку. — Деминтас, кажется, предупреждал про полнолуние. А в полнолуние, господа, всегда что-нибудь происходит. Помните самоубийц в прошлом месяце? А еще чуть раньше — зарезанного в тамбуре?

— Ну?

— Тоже было аккурат в полнолуние.