Поезд пишет пароходу

Недавно в мою комнату по ошибке влетел какой-то странный тип. Возможно, просто перепутал двери. Он зацепил и сорвал тяжелую штору, прикрывающую вход. Я решила все-таки попросить консьержа, который в этот час уже дежурил на входе, прибить карниз на место. Шалом живо заинтересовался происшествием: «Вы не видели его раньше? Как это все произошло?» Мало того, он потребовал, чтобы я написала жалобу. В пансионате, мол, уже замечены случаи воровства, пора об этом заявить. Я высказала предположение, что, возможно, парень просто студент-волонтер, который ошибся дверью, но Шалом продолжал гнуть свою линию. Кажется, просто хотел, чтобы ему добавили часов к смене. Что ж, мне не жалко, с консьержами стоит дружить. Я написала жалобу. Вообрази же мое удивление, дорогой Голди, когда неделю спустя я вновь увидела «вора». Я гуляла и дошла до свалки бетонных блоков, чтобы полюбоваться закатом, и вдруг заметила его. Теперь-то я не сомневаюсь, что молодой человек не из наших студентов. Мою догадку подтверждала еда, разложенная рядом с ним на газете: два бутерброда и помидор. Студенты часто перекусывают на ходу либо торчат в кафетерии, а здесь, на бетонных блоках, происходила настоящая трапеза, пусть и скромная. Я всегда отличу человека, который ест на работе, от мирно ужинающего на собственной кухне. Но где в таком случае его спальня и гостиная?

Думаю, мне стоит заканчивать, пока письмо не стало походить на опусы профессиональной сплетницы.

Всего наилучшего.

Стелла

Мага Будни агента Киви

Когда Мага была маленькой, ей представлялось, что воспоминания человека складываются во что-то вроде каталога или альбома с фотографиями. Теперь она видит, что это совсем не так. В ее памяти постоянно что-то изменяется: одни воспоминания вдруг съеживаются, как шерстяной свитер, постиранный в неправильном режиме, другие — наоборот, расширяются. А бывает, в ее памяти образуется полость, и она долго ищет, чем заполнить это пустое пространство. Иногда находит, а иногда — нет. Мага помнит Зива с детства как близкого друга отца, а вот никакого архитектора Герца, хоть убей, не припоминает. Это неудивительно, ведь тот умер молодым. В тот вечер в кафе Зив рассказал Маге историю, о которой отец никогда не вспоминал.

— Их называли «три мушкетера». И в самом деле это звучало как клички: Кит и Герц — короткие еврейские фамилии, и он — Зив — пусть не фамилия, а имя, но так уж повелось: Кит, Зив и Герц. Они выросли в одном мошаве[3], с тех пор у них «чешется кровь».

— Как это? — не поняла Мага.

— А ты когда-нибудь заходила в заросли сабрес[4]? — спросил Зив.

Все трое были новичками в мошаве и сделали то, чего не сделал бы ни один местный мальчишка: забрели прямо в середину гряды кактусов, которые зеленели на окраине: подумаешь, колючки. Но колючки-то видны, а там, на кактусах, были миллионы крохотных волосков, острых как стекло. Потом уже, освоившись на новом месте, мальчишки не раз собирали сладкие плоды, вооружившись палкой с привязанной к ней консервной банкой, и следили за направлением ветра, чтобы вновь не стать мишенью для тысячи невидимых стрел. А в тот, первый, раз они капитулировали. Со всех ног бежали к дому, тело горело. Мать Зива долго поливала их из шланга, терла мочалкой, но стеклянные волоски, видимо, проникли под кожу. Еще целые сутки спустя где-нибудь под мышкой или на затылке словно электричеством пронзало. Они на всю жизнь запомнили «чесотку в крови».