Поезд приходит в город N

Стоя у ресторана на свежем ночном воздухе, он вытащил билет с адресом Маши, сфотографировал его на телефон и выбросил. Собирался уже было вызвать такси, как рядом с ним оказались ребята в рубашках с короткими рукавами. Обменялись визитками. Слово за слово, и выяснилось, что они строят лодочную станцию с коттеджем и баней рядом с Яртауном, но никак не могут найти нормальное дерево: всё, что есть на рынке, годится только для сарая, а у них будут отдыхать олигархи. Архитектор сделал проект в стиле минимализм, и теперь они ищут по всей России идеально обработанную древесину. Обе стороны пришли к выводу, что эта встреча у двери — невероятное везение, и надо срочно подписывать договор и делать поставку. Назначили переговоры на завтра, и вернулись в ресторан отметить начало сотрудничества.

Виктор посмотрел на время. Два часа уже прошли. Ещё по одной и надо уходить. Давно ему так не везло. В мелочах бывало, но чтобы оптом: и любовь, и деньги — да ему самому уже хотелось плясок с цыганами. Ещё после двух водок он решил, что надо позвонить Маше и привезти её в «хижину». Ещё через одну стопку Виктор обнаружил себя перетаптывающимся на импровизированном танцполе с Ольгой Александровной; она прилипала своим гусеничным телом к его безупречному прессу и пыталась нащупать сигнал готовности продолжать отношения. Внезапно Ольга Александровна превратилась в симпатичную девушку, потом они куда-то все вместе ехали в переполненном такси, кто-то из женщин сел к нему на колени для экономии места. И дальше сложно было зафиксировать события: что-то курили, кальян или траву, голый Шашкин с огромным упругим пузом рассказывал анекдот, Маринка танцевала стриптиз, так, что невозможно было не смотреть на две её свисающие авоськи с грушами. Виктор долго и до слёз ржал, пошёл попить и уснул в туалете.

Очнулся он совершенно трезвым. На часах было шесть утра. В первый раз в жизни он плакал. Нелепо лежал и корчился. Вспоминал, как его избили, когда он приехал в Москву, а он держался. Как мама стала слепнуть, как она нечаянно задела его утюгом, пытаясь быть полезной и погладить на ощупь рубашку, а он дышал в окно, чтобы мама не заметила, как ему её жалко. Вспомнил и тот случай, когда привёл в дом девушку, а она украла любимые мамины серёжки и траурный кружевной платок, который связала его прабабушка. И как мама молчала неделю. Увидел день своего знакомства с Машей — тогда его обозвали жирным педиком и громко распевали это на все лады, а Маша даже не заметила или сделала вид. Услышал отца, который в ответ на новость о зачислении в вуз велел приходить, когда будет бабло. С тех пор они не виделись лет десять. Всё это он перешагивал и не считал себя героем. Но зато сейчас Виктор ощущал себя одной из грязных потрескавшихся плиток на полу этого гостиничного туалета. Даже говном было бы жить проще, у него хоть есть определение, архетип, в конце концов, а что можно ждать от обоссанной туалетной плитки, серого квадрата, который даже не дождался своего звёздного часа — полёта из мешка с отходами в мусорной контейнер?

В комнате пахло перегаром, храпели тела на кровати и на полу. Виктор подошёл к окну, желая понять, откуда идёт этот невыносимый, равномерный звонкий треск, что за перекличка сотни назойливых будильников. Оказалось, за окном были трамваи. Словно какой-то невидимый ребёнок проложил игрушечные рельсы и самозабвенно играл с каждым трамвайчиком, заставляя его звенеть, останавливаться, открывать дверцы и усаживать у окошек аккуратненьких человечков.

«Ещё не всё потеряно, всё можно исправить», — несколько раз на репите пробубнил Виктор. Выбежал в утро и спустя полчаса стоял уже у квартиры Маши и барабанил в дверь квартиры. Он был готов к любой реакции Маши. Но реакции не было. Она буднично пропустила его и, продолжая упаковывать коробки, спросила, не хочет ли он кофе. Он очень хотел кофе. Но вместо этого вызвался помогать с коробками. И ещё час примерно они делали это почти молча, обмениваясь редкими репликами: «Книги ещё есть? Спицы с нитками, в пакет?».

Когда с коробками было закончено и они переместились на кухню, Витя сидел и наблюдал, как Маша суетится с кофе, слушал её щебетание о погоде и климате и пытался углядеть в ней неидеальности. Вот, например, на руках её тёмные волосы выглядели некрасиво, а причёска «пучок» и лицо без макияжа, длинная серая футболка превращали Машу в серого мышонка. И профиль у неё был то ли птичий, то ли беличий, а лицо анфас и вовсе кривое — уголки губ всегда ползли вниз, придавая лицу выражение недовольного клоуна. Пальцы Машиных ног тоже расстроили: где это видано, чтобы у человека на ногах росли грибы-опята. Но зато глаза были такими, как он любил. Без изюминки. Без загадочного разреза, без густых огромных ресниц и невероятного цвета радужки, не выдающиеся большие и не щёлочки — просто два светлых окна в бесконечность.